Юрий Калещук - Непрочитанные письма
— Откуда-откуда, — устало пробормотал Макарцев. — От верблюда.
— Вот и приходится тебе, Виктор, — продолжал Новиков, — да и другим специалистам тоже, «доводить» их на рабочем месте, тратить время, нервы, мозги, которые ты мог бы, уверен, тратить куда эффективнее...
— Сто семнадцатый, сто семнадцатый, — вдруг прорезалась рация. — Почему на подъем пошли?
— Турбина отказала, турбина...
— Это Габриэль, — сказал Макарцев.
— У тебя запас есть? — спросила база.
— Есть плохонький...
— Выходи из положения своими силами, Гарий Генрихович, своими силами... Турбобур отправить тебе не смогу — «трубача» нет. Нету «трубача», понял?
— Понял-понял.
— Дела-а... — вздохнул Иголкин.
Вот и посидели как люди, подумал я. Женя с Гелей в одном углу стрекочут, и мы токуем, как глухари, почти не слыша друг друга, потому что каждый думает о своем, однако это «свое» — общее, называется оно работой, и, если бы даже рация не напомнила о неутихающих буднях, улететь от них далеко мы бы все равно не сумели... Воспоминания — и те поиссякли, не греют больше давно погасшие костры, умолкли весело потрескивавшие угольки, постепенно превратившиеся в невесомый прах белесой золы; распались одни компании, возникли иные; надолго ли? Наверное, мы обречены всю жизнь отыскивать друзей, терять их и вновь обретать, сражаться с непониманием других и глухотой собственной души; с годами поиски становятся затруднительнее, но потребность в них не отмирает, ибо лишь в союзах, порожденных дружбой, мы всегда равноправны, а что до того, что не свободны, то мы не свободны всегда — от обязательств, от долга, от памяти сердца. «Как ни тяжел последний час — та непонятная для нас истома смертного страданья, — но для души еще страшней следить, как вымирают в ней все лучшие воспоминанья...» Уходят в небытие житейские пласты — и не тектонические сдвиги, а никчёмная телеграмма о пяти словах или сумбурный ночной телефонный звонок калечат планы и рушат казавшееся незыблемым равновесие; гибнут цивилизации школьных товариществ и студенческих братств, гаснут звездные скопления когдатошних увлечений — но, рушась, погибая и угасая, не исчезают, продолжают поддерживать в нас — нас самих: сколько раз выручали меня друзья, порой даже не зная об этом, выручали своим теплом, своей строкой, своим существованием на этой земле; проносятся годы, сужается круг интересов — и нет уже прежней легкости в словах, находчивости в поворотах темы; сужается круг желаний, но неизменна тяга к постижению смысла бытия; сужается круг забот, но их груз не становится легче, все стороны света сближаются в одной стороне, и эта сторона зовется Страна: что бы ни мучило нас сейчас, о чем бы мы ни спорили — о мелком, частном, конкретном, о каком-то турбобуре или заброшенных коммуникациях недостроенного дома, — мы говорили о Стране, от которой не умели отделять себя, и знали, что быть вместе с нею — это значит работать для нее, для нее, для нее, и нет права выше, судьбы интереснее, жизни полнокровнее и тяжелей.
— Так ты говоришь, Коля, — спросил Макарцев, — что Сорокин лабораторию получил?
— Да! — поспешно ответил Новиков. — Теперь у него самостоятельная работа будет! Олег очень способный человек, он многого сумеет добиться!
— Ну!
— Гарий Генрихович, — снова заговорила база — Сто семнадцатый! Как подъем у тебя идет? Как идет?
— Идет... — уклончиво ответил 117-й куст.
— Вляпался, по-моему, Габриэль, — сумрачно пробормотал Макарцев.
— Не должен бы... — возразил Иголкин.
— Макарцев, — сказала Геля. — Ты не забыл напомнить Габриэлю, чтоб, когда он в Юганск полетит, захватил для Лены...
— Куда он сейчас полетит!.. — буркнул Макарцев.
— И все-таки, — сказал Новиков, — я верю, что теперь дела сложатся иначе. Мне начальник нашего главка, Кузоваткин Роман Иванович, говорил, что в следующем году в Нягани будут развернуты двадцать семь буровых бригад. Двадцать семь!..
— Мужики, — вмешалась Женя. — Ну что вы все о работе да о работе. Поговорили о бабах хотя бы, что ли...
— Подожди, Женя, — досадливо сказал Иголкин. И загремел, набрасываясь на Новикова: — Двадцать семь буровых бригад, говоришь? А сколько бригад строителей Кузоваткин тебе обещал? А?! Это сколько же можно над людьми измываться!..
— Послушай, Коля, — сказал я Новикову. — Ты о подготовке буровиков толковал, а про строителей? Что-то никак не могу я припомнить, встречал ли здесь инженеров-строителей «местного производства». Инженеров-буровиков — это пожалуйста. Ваш Путилов, между прочим. Тюменский индустриальный закончил, и сам он местный, из-под Урая родом...
— Значит, — задумчиво проговорил Макарцев, — когда мы начинали Самотлор, он еще в школу ходил, класс в девятый...
— Виктор, — с неожиданной мягкостью в голосе сказала Геля. — Ваше — это ваше, оно всегда с вами будет.
— Как же насчет другой жизни? — шепнул я Геле.
— A! — отмахнулась Геля.
— Вообще-то они есть, местные инженеры-строители, — сказал Новиков. — Но их так мало... Если потребности иметь в виду. Мы до сих пор на десант уповаем, партизанщиной балуемся... Я же говорил — кустарщины еще много.
— Когда говорил? — поинтересовался Макарцев.
— Да только что, Витя...
— Только что — это я слышал. А раньше? Когда в главке работал? Молчал? Или говорил другое?
— Знаете что? — сказала Женя. — Давайте фанты, что ли, брать, если кто опять скажет «главк», «министерство», «план»... А? В кои веки собрались вместе тихим вечером, можно б было потанцевать, музыку послушать хотя бы, а вы...
— И все-таки мы план следующего года... — начал Макарцев.
— Фант! Фант! — дружно закричали Женя с Гелей. — «Американка», Макарцев! Любое желание должен выполнить! Любое!
— И все-таки план следующего года мы выполним, — твердо произнес Макарцев. — Непременно. Верно, Николаич? А что? Подумаем головой маленько, подготовимся по уму, инженерно — и выполним. Довольно носами нам шмыгать. Не маленькие.
— Послушайте, ребята, — возбужденно заговорил Новиков. — Вы не обижайтесь на меня, ладно? Конечно, я здесь человек новый и многого не знаю. Но я постараюсь узнать. Узнаю! Обязательно! Я сюда надолго приехал. Может быть, навсегда. И хорошо, что успел приехать, когда не все еще складно. Значит, складывать будем вместе. И я верю, что наступит день...
— Постой, — сказал Иголкин. — Тише!
Голоса в эфире звучали нервозно, и не сразу стали различимы тревожные слова:
— База, база, на сто двадцать пятом пробило водовод! База, водовод пробило на сто двадцать пятом!
— База, база, Ем-Ега на связи. Ем-Ега на связи. У нас авария. У нас авария. Дизеля...
Пауза — и еще один голос, спокойный и четкий:
— Срочно разыскать Иголкина и Макарцева. Передайте по связи: срочно разыскать Макарцева и Иголкина. Пусть немедленно выезжают. Немедленно выезжают!..
Служили два друга в нашем полку.
Пой песню, пой...
Женя и Геля, тихонько перешептываясь, привычно шуршали бумагой, заворачивая еще не успевшие остыть домашние пирожки; Коля Новиков растерянно уткнулся в замолчавшую рацию.
— Как добираться будем? — спросил Иголкин.
— А-а, — сказал Макарцев. — Война план подскажет.
Оба одевались быстро — унты, полушубки, теплые шарфы, мохнатые шапки. Снова как в песне: «На Север поедет один из вас, на Дальний Восток — другой...»
Правда, оба они поедут сейчас на юг. Но здешний юг — это тоже Север...
И опять мы расстаемся на полуслове и снова не знаем, когда доведется продолжить наш разговор; мы расстаемся сумрачной ночью, ясным ли днем, метельной весною или в одуряющем зное короткого лета; мы расстаемся — уезжаю ли я или друзей моих призывает к себе высокое дело, неделимая жизнь, — мчится по снежной целине приземистый вездеход, тяжелые волны раздвигает траулер или сейнер, крылатый парусник или атомный ледокол, в близкое небо взмывает вертолет, с морозных свай поднимается дом, с песчаного островка посреди болот начинается новая скважина или кончается строка.
С нового абзаца:
Мы ветре...
ОСТЫВАЮЩАЯ ЗОЛА
— Сравнение некорректно, — отрезал Теткин.
— Но Кольская скважина...
— Не надо.
— Но наши трубы...
— Не.
Собеседник Теткина, долговязый молодой мужик в новехоньких, еще не утративших дух короткой и бесшабашной собачьей жизни унтах, сконфуженно обернулся, будто решил просить помощи или искать защиты. Однако Макарцев неподвижно сидел за своим крохотным, неправдоподобно чистым столом и сосредоточенно глядел в окно, хотя там ничего не показывали: окно выходило в неглубокий овражек, затаренный утрамбованным снегом так, что рассекавшие его тропки располагались на уровне форточки, не ниже.
— Наши алюминиевые трубы хорошо зарекомендовали себя на Кольской, — вновь повернувшись к Теткину, с отчаянной решимостью произнес долговязый. — Вы не хотите понять...
