Василий Ардаматский - Последний год
— Сколько еще до Царского? — наклонился он к шоферу.
— Верст десять осталось, — ответил ему сидевший рядом с шофером охранник и добавил — Чуть опоздаем.
— Не дело опаздывать, — проворчал Распутин, откидываясь на спинку сиденья.
— Гнать нельзя, — сердито сказал шофер.
— А с чего бы тебе серчать? — ласковым басом спросил Распутин.
Шофер не ответил, только кивком головы показал вперед, где кружилась метель.
В круглой прихожей дворца его встретила Вырубова в сером оренбургском платке иа толстых плечах, как всегда, приложилась к его руке.
— Слава богу, приехал, — крестясь, сказала она. — А то уж Александра Федоровна нервничать стала. Говорит, как вы могли позволить Другу ехать в такую погоду.
— Бог меня не обидит… — сказал Распутин, твердо шагая по ковровой дорожке дворцового коридора, отставая от него, прихрамывала Вырубова.
Царица ждала их в кабинете царя. На небольшом овальном полированном с бронзой столе был накрыт чай. Кипел желтый сверкающий маленький самовар, и ярко, как бирюза, голубели тонкие чашки, чайник и ваза с печеньем. Распутин заметил, что в стороне на маленьком столике приготовлена ого любимая «Мадера» из Массандры, и низко поклонился, опустив к полу сильную руку:
— Здравствуй, светлая моя, здравствуй на радость России, — говорил он мягким баском, выпрямившись, благословляя царицу и властно вглядываясь в ее неуловимые голубые глаза. Она взяла его тяжелую руку, наклонилась и благоговейно поцеловала ее. Он видел в ее глазах тревожный, вопрошающий блеск и решил, что прежде всего надо погасить ее тревогу, которая всегда опасна для делового разговора.
В углу в камине, обшитом красным деревом, весело потрескивали поленья. Багровый отсвет играл на полированном краснодеревном потолке и его медной поковке.
Распутин оглядел хорошо знакомый ему кабинет царя и заговорил весело, непринужденно:
— Хорошие сны вижу… Сегодня под утро вижу… святой ко мне пожаловал. Спрашивает: чего это ты, Григорий, молитву на ночь укоротил? Я ему как на духу, так и так. Молиться, говорю, устал. Видать, больно живуча всякая мерзость. А он говорит: «Не ждал я от тебя, Григорий, такого, не ждал». И спрашивает, что бывает, когда дом строится? Мусор и грязь кругом, а потом все убирают, и стоит всем на радость новый светлый дом. Подумай, говорит, об этом за утренней молитвой. Сказал и исчез…
— Поразительно… поразительно… — прошептала царица; восторженно глядя на Распутина, она истово перекрестилась. — А вчера утром сын спрашивает у меня: мама, а куда девался мусор, который горами лежал, когда строили нашу церковь? Поразительно! Аня, ты понимаешь, как это все связано, как это все значительно! Господи! — Они все трое перекрестились.
Вырубова подошла к Распутину и, осторожно взяв под локоть, повела к чайному столу. Они остановились, ожидая, когда сядет царица.
— Прошу, друг мой, — сказала царица, опускаясь на кресло. Распутин одернул синюю шелковую рубаху и сел. Вырубова рядом с ним.
— Такой вещий сон, понимаете, государыня-матушка. Так что после утренней молитвы я сразу к телефону… Ане, значит, звоню, так и так… Имею жажду приехать в вашу обитель света, мудрости и надежды… — Он снова окинул кабинет веселым взглядом и продолжал — Дураки говорят — царя во дворце нет, а он всегда здесь. Вот и сейчас я вижу его добрые глаза, слышу его спокойный голос, пью глотками его мудрость.
— Поразительно… поразительно, — снова прошептала царица, смотря на Распутина просветленно и восторженно.
— Когда я странствовал по скитам, — начал Распутин новый, заранее приготовленный рассказ, — однажды встретил я инока-отрока, лет ему было шестнадцать, не боле. Между прочим, дюже похож был на обожаемого наследника нашего — такие же большие глазенки и светлые кудельки. А уже коснулся его души всевышний, одарил его великим пониманием божественного помысла. Разговор у меня с ним был на всю жизнь памятный. Ведь дитя еще, а сколько в нем было понимания. Я тогда веру искал. Спросил у него: что есть вера? Глянул отрок на меня своими большими глазами и говорит: «Вера — это все доброе, что делают люди». Великая истина божьего отрока! Истина! — Серые глаза Распутина горели пламенем веры, лицо сделалось бледным, скулы обострились.
Как любила его, как верила ему в такие минуты царица!
— Истина, истина, — повторяла она, мелко крестя грудь.
— А сколько же мы видим вокруг людей без веры! — вдруг громко и гневно воскликнул Распутин, сдвинув косматые брови и устремив на императрицу налитые болью глаза.
— Да, да, да, да, — закивала царица. И вдруг, вскинув голову, добавила — Но есть и с верой люди. Есть! — Она встала, прошла к большому столу и принесла оттуда лист бумаги. — Прочитайте.
Григорий не очень-то любил это занятие — чтение, но побежал по строчкам взглядом, спотыкаясь на словах. Это была телеграмма царице от верных ей монархистов из Архангельска: вдруг объявились вот сыны «Союза русского народа». Они клялись ей в готовности сложить голову, защищая русский трон от басур-манов.
Распутин долго читал, отставив бумагу далеко от глаз.
— Хорошими людьми написано… с большой верой люди, — многозначительно и тихо промолвил он, прочитав.
— Я должна им ответить, Григорий Ефимович, — сказала царица. — Помогите мне, чтобы слово божье было в моем ответе. Я их поблагодарю, а потом хорошо бы слова такие… от бога, от веры. Помогите.
— Записывайте, — сказал Распутин и закрыл глаза с закинутой вверх головой. Вырубова с удивительной для ее комплекции проворностью поднялась и, хромая, принесла с большого письменного стола тетрадь и карандаш.
Когда она уселась и устроилась писать, Распутин приоткрыл глаза и точно в полусне начал диктовать:
— Слова ваши добрые — вера божья… Клятва ваша истинно народная, православная, и в ней опора трона во веки веков…
— Хорошо… очень хорошо, — кивала царица, заглядывая в тетрадь, где писала Вырубова. — Мы напечатаем это в «Новом времени»— и письмо, и мой ответ. Пусть все ироды знают, что на самом деле думают и чего хотят истинно русские люди. — Царица гневно глядела прямо перед собой, и на белых ее щеках проступали розовые пятна.
— Истинно, истинно, — пророчески произнес Распутин и продолжал — Надо беречь трон от людей без веры. Так и шныряют они возле нашего батюшки-царя.
Царица повернулась к нему, спросила тихо:
— О ком вы?
— Вон едет в Ставку новый премьер Трепов. Чего он едет? Своих будет протаскивать на вышку, а как же. Отставку ему царь не дал. Он теперь думает — незаменимый, и под это потащит своих и будет спихивать неугодных. Полетят верные люди, Штюрмером призванные. Первым делом, конечно, Протопопов. А Алексей-то Дмитриевич единственный с такой большой верой и преданностью. Но Трепову он не нужен, мешать ему будет. В юстицию он своего Макарова уже сунул, теперь очередь Протопопова. На него охоту ведут с двух сторон: Трепов мутит, и Родзянко мутит. Обоим нож в горле, что Протопопов служит не им, а трону. Поглядел бы наш батюшка-царь в глаза Трепову, а потом в глаза Протопопову и все бы прочитал до дна. У одного глаза без веры, а у другого верой сияют.
— Неужели они по-прежнему хотят его убрать? — в ужасе спросила царица, глядя на Распутина расширившимися зрачками.
— А чего же еще, светлая вы моя. А трогать Протопопова нельзя. Большая будет беда. Очень большая.
— Нет, нет, — подняла царица белые руки. — Я не позволю! — вдруг тонким голосом крикнула она.
— Только вы, светлая моя, и можете спасти трон от зтой беды, только вы. И раз вы этого желаете, я специально за вас вознесу богу молитву.
— Храни вас бог, Григорий Ефимович. Храни вас бог! — сказала царица с глазами, полными слез.
— И тебя храни всевышний, государыня-матушка, и деток твоих чудесных, сладких. Отовсюду слышится хвала вашим дочерям, — помолчав, начал он как будто новую притчу. — Столько добра они делают по своим лазаретам. Значит, святой верой они преисполнены. И от этого красота у них и в лицах и в душах. А через них людская любовь и к трону поднимается.
— Да, да, девочки работают от всей души, не знают усталости, полны впечатлений. Я слушаю их рассказы и вижу, как они день ото дня взрослеют.
— Рядом с ними мужает и обожаемый нами наследник, — продолжал Распутин, как бы сдерживая распиравшую его радость.
— Да, да, — просияла царица. — Вчера, слышу, он спрашивает Ольгу — раненые солдатики плачут?
— Божье дело, божье! — серьезно, даже сурово сказал Распутин и встал. — Благодарю вас, светлая моя, за эти минуты душевной радости.
— Мы же забыли о чае! — растерянно воскликнула царица. — Аня!
— Пищу душевную с той мешать не надо, — торжественно вымолвил Распутин и стал низко кланяться, пятясь задом к дверям.
Вернувшись в Петроград, он позвонил Бурдукову и, не называясь, сказал:
