Джон О'Хара - Время, чтобы вспомнить все
— Я не очень голодна, — сказала Эдит.
Она позвала Мэри и сказала ей, что они будут обедать на час позже. Пока Эдит говорила с Мэри, Джо налил себе виски с содовой и уселся в свое любимое кожаное кресло.
— Майк Слэттери пытался тебе дозвониться. Он звонил уже пару раз сегодня. И вчера. И позавчера.
— Трогательная забота. Что же ты ему сказала?
— Я говорила с ним только один раз — позавчера. Я сказала ему, что мы ждем твоего возвращения. После этого я велела, чтобы трубку брала или Мэри, или Мариан. Он попросил, когда ты вернешься, позвонить ему.
— Я пошел в гостиницу и напился.
— Один?
— Да, один. О, был ли я с женщиной? Нет, не был. По правде говоря, мне такое даже не пришло в голову.
— Иначе ты бы ее пригласил, — сказала Эдит.
— Нет, Эдит, не думаю, — сказал Джо. — У меня было такое состояние, что мне хотелось побыть в одиночестве, не видеть даже себя самого. Поэтому я и напился. Меньше всего мне нужна была нежная заботливость шлюхи.
— Нет, меньше всего тебе нужна была нежная заботливость жены. Судя по всему, тебе и в голову не пришло, что мы тут волнуемся. Я звонила в «Бельвью», но ты у них, разумеется, не значился. Я хотела звонить в полицию и в больницы на случай, если у тебя что-то снова случилось с ногой, но потом решила: случись с тобой несчастье, они бы тебя опознали.
— С моей стороны это было весьма безответственно.
— Весьма, — подтвердила Эдит.
— Мне так хотелось побыть одному. Я помню, как однажды ты рассердилась на меня — это было давно. Мы ездили на Виньярд, а потом должны были остановиться в «Бельвью». Кажется, у меня была назначена с кем-то встреча, этот человек ее отменил, и я решил вернуться домой. Но ты хотела сделать какие-то покупки и осталась в Филадельфии, а я уехал домой. Ты это помнишь?
— Я это очень хорошо помню.
— В тот раз тебе хотелось побыть одной, а в этот раз мне хотелось побыть одному.
— Да, но ты знал, где я была. А я три дня не знала ни где ты был, ни с кем ты был. Я и сейчас этого не знаю, но думаю, что ты мне это скажешь.
— Скажу.
— Если ты этого, конечно, хочешь, — добавила Эдит.
— Мне, Эдит, нечего скрывать. Кроме моей невнимательности к тебе и моей врожденной истинной глупости, мне нечего стыдиться. Черт побери, это тяжкое разочарование — в моем возрасте вдруг осознать, что всю свою жизнь, или по крайней мере все свои зрелые годы, я надеялся получить то, на что, по моим представлениям, имел столько же прав, сколько… на то, чтобы взять из корзины с фруктами яблоко. Или купить в киоске газету. Бросить горсть монет и забрать свою газету. Я думал, что все это будет именно так просто, если я вообще об этом задумывался. В свои пятьдесят два я все еще считал, что стоит мне чего-то захотеть, и я могу это получить. Я настолько обманывался, что обманул и тебя. Мои устремления — я не знаю даже, как их назвать… они абсурдны. Еще три дня назад я думал, что… Какой же я дурак! Я заплатил за это сто тысяч долларов, но за такую глупость и этого наказания мало. Это вообще не наказание, потому что мне их не жалко. У Дейва Харрисона для таких, как я, есть название: «кретин». Но все эти рассуждения ничего не объясняют. Я расскажу тебе во всех подробностях, что произошло. Как ты помнишь, мы с Майком сели на утренний поезд и, приехав в Филадельфию, отправились в служебное здание на Северной Брод-стрит…
Джо рассказал Эдит все, что только мог вспомнить. Когда он закончил, она спросила:
— И это все, что ты сказал?
— Все. Наверное, они ожидали, что я страстно воззову к их… не знаю уж к чему именно… Я уверен, они ждали, что я произнесу речь. Но я уже давно готов был уйти. Я знал, что все кончено. Ну что еще можно было сказать? Восемь важных персон — девять, включая Майка Слэттери, — наблюдали, как я поведу себя, когда мне скажут, что я безмозглый кретин. Так что можно было сказать? Я мог вежливо заявить им: «Господа, я знаю, что я кретин». Но они об этом знали лучше меня. Они это знали давным-давно. Что же следует делать после того, как тебе нанесли coup de grace[43]? Я никогда этого прежде не видел, но, наверное, у тебя по телу пробегает дрожь, и ты умираешь.
Эдит внимательно на него посмотрела, а потом сказала:
— Но ты ведь не проиграл.
— Я не проиграл? Эдит, что ты такое говоришь? Я растратил впустую бог знает сколько лет, я проколесил невесть сколько миль, потерял сто тысяч долларов и… самонадеянность.
— Да, все это так. Но ты не проиграл на выборах.
— Слабое утешение. Я не проиграл и в гарвардских играх. Но я в них никогда не участвовал. Меня не взяли в команду. Никогда не был даже запасным.
— Они тебе что-нибудь предложат — хотя бы потому, что ты дал им столько денег. Неужели не согласишься?
— Нет.
— А что же ты, Джо, собираешься делать до конца жизни?
— Я и сам об этом думал. Сначала я постараюсь вернуть себе самоуважение, но не самонадеянность. И постараюсь перебороть свой стыд. Там я не чувствовал никакого стыда, но с тех пор, скажу тебе, я чувствую такой стыд, вспоминая, как я сидел рядом с этими людьми и они в упор смотрели на меня и говорили мне, что я безмозглый кретин. Они вели себя вежливо по отношению к сотне тысяч долларов. Да, кстати, это ведь деньги моей матери. Я даже не сам их заработал. Они даже не заработаны кем-то из Чапинов. Их заработали Хофманы. Что я буду делать? Я буду жить в доме номер десять по Северной Фредерик, ходить на службу, проводить лето на ферме… и вот что еще я хочу сделать: я хочу стать для своих детей достойным отцом. Для всех остальных я безмозглый кретин, но мои дети меня любят. И ты ведь тоже меня любишь?
— Да.
— Или не любишь? — спросил Джо.
— Конечно, люблю, — сказала Эдит. — А ты меня любишь?
— У тебя есть все права задавать подобный вопрос.
Джо поднялся и поцеловал ее в лоб.
— Я, Эдит, не многого стою, — сказал Джо, — но то, что во мне есть, твое. У меня никогда никого, кроме тебя, не было. Подумай только: никаких больше поездок в округ Тиога, никаких турниров по гольфу в Бедфорд-Спрингс. Я почти что счастлив.
— Это не так, Джо. Еще слишком рано о чем-то говорить.
— Я знаю, — сказал он. — Парень, что выступал там, в Филадельфии, все время повторял: «Мы, мистер Чапин, себя не обманываем. Здесь, в этой комнате, мы себя не обманываем». Моя беда — одна из моих бед — в том, что я себя обманываю. Я один из маленьких принцев города Гиббсвилля, штат Пенсильвания, и я задумал стать президентом…
— Джо, не надо бередить свои раны. Ведь никто не знает, что ты этого хотел. Если бы они об этом знали, то могли бы причинить тебе боль. Но они об этом не знают. И никогда не узнают.
Джо подошел к письменному столу.
— Что-нибудь интересное в почте?
— Письма от детей. Какие-то приглашения. Два приглашения на свадьбу. А в основном рекламы и счета. Ты собираешься звонить Майку Слэттери?
— Для чего?
— Я считаю, ты должен ему позвонить. Завтра утром.
— Зачем?
— Я ничего не смыслю в политике, но думаю, что знаю Майка Слэттери. Если ты дашь ему понять, что сердишься или обижен, он в ответ тоже рассердится, а если ты не хочешь, чтобы стало известно то, что случилось в Филадельфии, лучше, чтобы Майк был на твоей стороне.
— Это точно.
— Он, возможно, тревожится и о себе самом. В той статье в филадельфийской газете ему тоже досталось. Мне кажется, что тебе следует сделать вид, что ваши отношения ничуть не изменились. Вы приятели. У тебя нет с ним таких отношений, как с Артуром или Генри, но пусть считает, что ваши приятельские отношения остались прежними. Ты, Джо, ему нравишься, и нет никаких причин его от себя отталкивать.
— Я позвоню ему. В любом случае я позвоню, чтобы узнать, чего он хотел. Я это сделаю прямо сейчас.
Он набрал номер Майка Слэттери.
— Майк, говорит избранник народа, — сказал Джо.
— Джо, я рад, что ты в таком хорошем расположении духа. Честное слово, рад. Когда ты ушел так неожиданно, они не знали, что и подумать, и спросили меня. А я им отвечаю: «Господа, класс говорит сам за себя. Класс говорит сам за себя». И добавил: «Ну что еще ему оставалось делать? Устроить длинное, неприятное для всех обсуждение или встать и уйти, пока всем не стало неловко?» Джо, главное, что я хочу спросить: ты на меня, надеюсь, не обижен?
— Нет, я думаю, ты сделал все, что смог, — сказал Джо.
— Именно это мне и хотелось услышать. Я завтра уезжаю в Вашингтон, но когда вернусь, давай сходим на ленч.
— В любое время, когда только захочешь, — сказал Джо и повесил трубку.
— Что ж, дело сделано, — сказал он Эдит.
В гостиной у Слэттери Майк сказал жене:
— Не знаю, что и думать. Я слишком легко отделался.
— Майк, не напрашивайся на неприятности. Ты ведь сказал: «Класс говорит сам за себя». Я не знаю насчет класса, но его воспитали джентльменом.
