Эва Хансен - Цвет боли. Красный
Так он объясняет, что любит, что ждет встречи, что я нужна ему…
И я понимаю, что тоже не могу без него, что бы он ни натворил. Все равно! Я люблю его и буду любить, даже если он тысячу раз преступник. Я не просто смертельно больна этим человеком, я уже тысячу раз умерла и воскресла с ним. Умирала, пока его глаза не смотрели на меня с лаской и нежностью или даже насмешкой, и воскресала, как только сталь этих глаз расплавлялась, встречаясь с моими глазами…
Сердце замирает от нежности, от желания коснуться хотя бы его руки, увидеть, как смеются его глаза, почувствовать прикосновение его пальцев, перебирающих сейчас клавиши, к моему телу. Я понимаю, что либо буду вместе с ним, либо просто умру. И понимаю, что первого не дано… теперь не дано. Значит, остается второе.
Но сегодня я должна быть с ним, чем бы потом все ни закончилось!
Когда мелодия заканчивается, я почти шепчу в трубку:
— Ларс, встретимся на Эстермальсгатан в восемь вечера. Я так хочу.
— Да, родная…
Теперь звучит «Таинственный сад» Ловланда и скрипка. И снова я слушаю, обливаясь слезами.
Я вдруг понимаю, что сделаю — я подарю ему все, что он просил. Как жаль, что подарки только телесные, сексуальные. Человеку, который играет Поля де Сенневиля и Ловланда в качестве объяснения в любви, нужно мое тело, послушное и жадное, с покорностью принимающее боль и горячее от страсти… От понимания этого становится еще больней. Я уже забыла о том, что он, возможно, преступник, больше того, убийца, только помню, как нежно звучит мелодия в его исполнении.
Сказать, что мне плохо и больно, значит, не сказать ничего. Я бы легла и умерла тут же, если бы не желала увидеть Ларса. Я безумно хочу его видеть, неделя это слишком тяжелый срок для меня. И пусть потом меня казнят вместо него! Моя душа страдала, как скрипка исходила слезами… Если слезы под плеткой были слезами освобождения, то теперь это слезы прощания. Не признаваясь самой себе, я прощаюсь с Ларсом, со своей любовью, с самой собой. Где-то внутри уже родилось понимание, что подарив ему то, что хотел, я уйду. Не потому что этот подарок слишком тяжел для меня, не потому что он убийца, а потому что не могу больше доверять. Я не перестану его любить, не перестану желать, но быть рядом не смогу именно из-за недоверия. Он так и не пустил меня в свою жизнь, значит, Ларсу нужно только мое тело, которое ему нравится больше, чем мне самой. А я не хочу и не могу быть только телом, хочу быть нужной ему душой, чтобы она пела вместе с его скрипкой, чтобы наши скрипки играли, сливаясь, и ни одна не фальшивила. Сейчас этого нет, мы оба лжем друг другу, он скрывает нечто страшное, а я до сих пор не прекратила расследование и скрываю от него истинную причину нашего знакомства. Скрываю, потому что понимаю: если скажу, это будет наш последний разговор. И он ни за что не расскажет, что же в действительности делал эти дни и где был.
Но так бесконечно продолжаться не может. У нас обоих камни за пазухой, и неважно чей больше и страшней. Эти камни мешают почувствовать биение сердец друг друга. Мы уже никогда не сможем быть единым целым, какими были, играя в замке вдвоем. Но и показывать эти камни тоже нельзя, нельзя, чтобы не вызвать ненависть и презрение. Должна остаться любовь, пусть даже врозь, но любовь.
Беда в том, что я знаю о его камне, а он о моем нет. Значит, и прекращать мне. И от того, что я сама, своими руками должна оттолкнуть человека, которого люблю больше всех на свете, без которого жить просто не смогу, становится даже не больно, моя душа умирает. Держит ее пока только то, что я еще раз увижу Ларса, смогу обнять его, прижаться к его сильному телу, ощутить прикосновение его рук, его губ…
Я не буду спрашивать, где он был и что делал, не буду, потому что не хочу слышать ложь из любимых уст, не хочу смотреть в его глаза и понимать, что они тоже лгут. Если задумываться об этом, то придется признать, что и нежность в них тоже ложь, и желание, и любовь… Нет, этого я не вынесу, потому пусть лучше будет неведение. Страусиная позиция? Пусть! Я люблю Ларса и хочу один вечер побыть с ним рядом, чего бы мне это ни стоило.
И сделаю подарки, о которых он просил. От меня не убудет, грудь уже зажила, сфинктер готов, а его самого я хочу так, что все остальное не будет фальшью.
До восьми не так много времени, я иду в душ. Долго лью на лицо холодную воду, чтобы не были видны следы пролитых слез, сушу волосы, заплетаю в косу, Ларсу нравится моя коса. Тщательно одеваюсь… Нет, нарядное платье придется взять с собой, а пока джинсы и рубашка.
Пора.
Из дома выхожу, точно приговоренная к смертной казни…
Время есть, Ларсу добираться с острова дольше. Мне еще придется его ждать. Решаю идти до Слюссена пешком. Стокгольм украшен давно, но особенно красота чувствуется вот в такой вечер — в Сочельник. И погода словно осознала свои ошибки, ветер стих, все в пушистом снегу, что бывает тоже не каждый год. Безумно красиво, все счастливы… Неужели все, кроме меня? Но, если вдуматься, свое несчастье я заслужила сама. Не было бы самой первой лжи, не было и всего остального. Но вернуть уже ничего нельзя.
По пути звоню бабушке, поздравляя с наступающим Рождеством, в ответ на ее беспокойство отговариваюсь тем, что не могу говорить на улице, обещаю непременно позвонить завтра утром. Звоню Бритт, обещаю то же. Потом еще несколько звонков — маме, радуясь, что та всегда занята, подругам, даже Йену, Курту и Марте. Со всеми словно прощаюсь…
Марта в ответ вдруг заявляет:
— Не наделай глупостей. Я к тебе завтра приду и многое расскажу. Ты будешь дома или у Ларса?
— Завтра дома.
— Пожалуйста, будь дома, только одна. Я к полудню приду. Ты должна многое знать.
— Хорошо.
Не наделать глупостей… Что она таковыми считает? Все возможные глупости я уже совершила. Но об одной из них — что влезла во всю эту историю — я ни за что в жизни не пожалею, это позволило мне познакомиться с Ларсом. Чем бы все ни закончилось, я была счастлива, пусть всего пару недель, но безумно счастлива. Бывает короткое счастье, за которое не жаль отдать жизнь. У меня такое…
Так!.. только не разреветься посреди улицы или в метро и не размазать тушь. Хороша я буду в качестве подарка зареванной и с черными полосами по щекам.
Ныряю в метро на Слюссене, добираюсь до «Технологической школы», выбираюсь на Валгаллаваген, некоторое время стою, глядя на шпиль Энгельбректчюрки. Красиво, все вокруг подсвечено… все в снегу…
Половина восьмого. Пора, идти минут десять, но еще нужно приготовить хоть что-то. Я не сомневаюсь, что Ларс притащит от Свена запасов на неделю, но надо хотя бы накрыть стол, страдания страданиями, но сегодня Сочельник.
