Лидия Ульянова - Убийство девушку не красит
От негодования Сергей Кириллович не мог даже произнести слово «отец», говорил «он». Но сам с собой был не до конца честен. Это было сродни тому, как подросток, не имеющий отца, верит матери, что отец его, летчик-истребитель, геройски погиб при выполнении опасного задания. Догадывается, что все ложь, подозревает, что слишком много вокруг сыновей погибших летчиков, альпинистов, пожарных, но хочет верить и верит… Знал ведь Сергей, что отец пропал после того, как был связан с какой-то темной историей с партийной кассой, а из такой истории нельзя выйти чистеньким. Но отрывочные эти знания обращал для себя самого в незнания, гнал от себя.
– Где он был со своими миллионами, когда бабка раз в месяц с пенсии сто граммов шоколадных конфет покупала? Когда мать вечером, после работы, мне из старых своих кофт свитера вязала и у нее от усталости спицы из рук падали?! Она вязала и засыпала тут же. А я рос, и у меня из рукавов этих свитеров руки торчали… Я не о жвачках и Диснейленде мечтал, а о второй котлете, потому что котлетки бабушка делала ма-лень-кие. И яблоки мне мать свои отдавала, говорила, что не любит. Потому что мне витамины нужны были, я рос. А она мать. А любящий мой папаша обо мне в это время под звездным небом Аргентины грезил!..
Сергей Кириллович кричал, распаляя сам себя, чего не делал давным-давно. С тех пор как освоил китайскую психотерапевтическую методику. И была в этом почти бабьем визге не только необходимость выкричаться, а еще и настоятельное требование того, чтобы переубеждали. Чтобы из чужих уст услышать подтверждение того, во что так хотелось верить. Да, была обида, да, злость и непонимание. Но чувство обретенности отца, оно уже сидело внутри прочной занозой. И это ощущение того, что закончилась многолетняя безотцовщина, вынужденное полусиротство, было сильнее застарелой обиды голодного на сытого.
Чеширский Кот помолчал, повертел в руках взятый со стола номерной «монблан», подарок благодарной Сергеевой пациентки, и заговорил, впервые назвав Сергея просто по имени.
– Ты пойми, Сергей, это было действительно страшное время. Закрытость от всего мира и от себя самих, ежеминутное восхваление выживших из ума маразматиков, голод, выдаваемый за изобилие… Ты вспомни, брежневские мемуаразмы изучали как классику советской литературы – «Малая Земля», «Возрождение», «Целина». Рядом с ними тогда «Война и мир» бледнела. Ты помнишь вечные очереди, дефицит? А постоянное покорение чего-то ударными темпами и обязательно в масштабах страны?… Реки вспять поворачивали, моря осушали. БАМ строили. Где он, БАМ? А ведь сколько сил и средств вбухано, сколько орденов и медалей роздано… И рядом, только границу пересечь, совсем другая жизнь. Даже страны социализма, близнецы-братья, казались рогом изобилия. А дальше что делалось, в проклятом по всем трем каналам телевидения мире капитала, наживы и прибыли? Там, оказывается, было все, о чем здесь и мечтать не смели. Наши даже полиэтиленовые пакеты там в супермаркетах собирали, а здесь продавали, с ними здесь модницы ходили, оторванные ручки на «Момент» приклеивали. Ты вот сейчас в магазин идешь – покупаешь двести граммов колбасы твердого копчения и заморские фрукты штуками на выбор. А раньше это все в очередях выстаивали часами, брали килограммами. Туалетную бумагу по двадцать рулонов сразу и несли на шее бусами. Твой отец рассказывал, как он в Ницце в магазине три килограмма слив попросил, и на него смотрели, как на инопланетянина, – сливы эти штуками продавали… А отец твой тогда тоже молодым был и такой жизни хотел, какую ты теперь за обыкновенную считаешь. Да, был у него партийный распределитель, не носил он на шее туалетную бумагу, но ведь вынужден был все видеть и знать и все равно их развитой социализм восхвалять. Светлое царство коммунизма, мать его!.. Ты чудесную детскую книжку «Незнайка в Солнечном городе» помнишь? А продолжение? Это позорище «Незнайка на Луне», коммунистическая идеология для детских мозгов? Города Лос-Свинос и Лос-Паганос и страшный капиталист Спрутс?…
Я тебе, Сережа, много могу доводов привести в пользу твоего отца. Начать могу с того, что человек по природе своей слаб. Не в каждом силы диссидентом быть, за убеждения через лагеря пройти. Могу рассказать тебе о том, что мама твоя сама от всякой помощи отказалась. Кирилл ей сначала часто деньги высылал, а она ни копейки не взяла, все вернула. Гордая была, не могла измены простить. За это Кирилл и любил ее всю жизнь. Но только я тебе ничего больше говорить не буду. Ты сам обязан все осмыслить и свой вердикт вынести. Виновен или не виновен. Я тебя торопить не смею. Вот мой телефон, при желании позвонишь…
Тимухин положил на стол визитную карточку, после этого ненавязчиво попрощался и ушел, оставив Сергея один на один с переживаниями.
20
Забрезжил жидкий серенький рассвет, а Сергей все сидел и вел странный виртуальный разговор с отцом. Была почти выпита бутылка «Джонни Уокера», выкурено сигарет до густого сизого тумана по всей квартире, снова и снова прослушано письмо. А решение не было найдено… То есть найдено оно было с самого начала, но никак не удавалось озвучить его самому себе. Среди ночи хотел даже позвонить матери, но не стал. Не был уверен, что услышит от нее то, что рассчитывал услышать в ответ. А ничего другого Сергей слышать не хотел.
Дождавшись приличного для звонка времени, Сергей Кириллович все же позвонил по номеру, указанному на визитке, и кратко, не здороваясь, произнес:
– Юрий Филиппович, я хотел бы с вами встретиться для обсуждения деталей.
– Где и когда? – деловито, без эмоций уточнил Чеширский Кот.
Когда Тимухин приехал, Сергей Кириллович успел принять душ, побриться и убрать следы своей одинокой, задумчивой пьянки. Даже квартиру успел проветрить. Глядя на следы бессонной ночи, нашедшие отражение не только в содержимом мусорного ведра, но и на лице, Сергей усмехнулся, представив, какое выражение лица было бы у Лоры при виде всех последствий застолья на одну персону. Пить Сергей не любил и не умел, оттого без особой необходимости делал это крайне редко. Не любил утреннего похмелья, гадкого вкуса во рту, тошноты. А больше всего боялся потерять контроль над собой, допившись до потери памяти.
Тимухин понимающе оглядел помятое, с красными глазами лицо Сергея, втянул носом не до конца развеявшийся дух ночного бдения и еле заметно кивнул сам себе. Но прожитая ночь восстановила барьер между ними. Каждый из них знал, что решение принято, и моральная поддержка не была так необходима, как вчерашним вечером.
Юрий Филлипович снова обратился к Сергею «на вы»:
– Вы хотели обсудить со мной возникшие вопросы… Голос Чеширского Кота был между тем задушевным и участливым.
