Чувствуй себя как хочешь - Холланд Саммер

Ей не нужен его подарок: сейчас необходимо выбросить Джека из головы как можно быстрее. Желательно еще и не натыкаться на него в городе и даже не проезжать мимо офиса «Феллоу Хэнд».

Хорошо, что сейчас. Господи, спасибо, что именно сейчас.

«Шеви» недовольно кряхтит – Флоренс так и не добралась до автомастерской, и теперь там уже что-то не то под капотом. Может, продать ее? Еще одним воспоминанием меньше. К черту этих бандитов из Манчестера. Один ушел к малолетней девице, другой просто ушел…

Нашлись тоже золотые мальчики. Как Джек мог ее бросить? Просто подняться и уйти, хотя видел, что она в шоке и ступоре? Флоренс недовольно морщится и выруливает на дорогу. «Шеви» точно нужно продать. Купить свою машину. Хоть что-то в этом мире купить самой, а не ждать подачек от мужчин, которые все равно ее бросают.

Ей не настолько нужны отношения. У нее прекрасное образование, отличная работа, уютная квартира, особенно если вычесть из уравнения постоянный запах травки с нижнего этажа, разваливающиеся трубы и оглушительные тусовки все выходные. Ее окружают чудесные люди. Даже мама, и та призналась, что гордится ею.

Когда она подъезжает к мастерской Тьяго, на улице уже стоит Моника. Девушка с обложки: хоть и слишком рано, но ее укладка и образ безупречны. У нее же парень есть, почему тогда… Ладно, это все равно не дело Флоренс. Не осуждать и не лезть в чужую жизнь. Сама спала с братом бывшего, еще и влюбилась, как малолетка.

Флоренс паркуется и выбирается из «Шеви». Чертова царапина на боку мозолит глаза, напоминая почему-то о Гэри. Классно, запретила себе думать об одном бывшем, а мозг услужливо подкидывает другого.

– Как думаешь, он проснулся?

– Тья… Мистер Морено? – улыбается Моника. – Да, он уже на месте и ждет нас.

– Вы созванивались? – Флоренс придирчиво осматривает царапину. Она стала больше, что ли?

– Списывались, я хотела подтвердить встречу.

– Похвальная пунктуальность в такое время. – Точно, царапина была меньше. Но когда успела?

– Думаю, он просто не хочет тебя подвести, – мягко произносит Моника. – Может, и нам не опаздывать?

– Да. – Флоренс выпрямляется и невольно морщится: это тоже стоит денег, сначала надо исправить, потом продавать. – Идем. Если окажется, что он еще и хорош – это будет новым нью-йоркским чудом.

– В газетах фотографию напечатают, – кивает та. – Художник месяца: не опаздывает на встречи, вежливый и еще и хорошо пишет.

– Если не будет играть в диву, – смеется Флоренс, – станет художником года.

Внутри скромно, но уютно: мастерская Тьяго представляет собой небольшое, но чистое помещение со светлой отделкой, до странного голыми стенами и деревянными балками, которые, кажется, появились недавно. Картины стоят на стульях вдоль стены, закрытые тканью.

– Спасибо, что приехали. – Из соседней комнаты выходит Тьяго, одетый в клетчатую рубашку и особенно тщательно расчесанный.

– Привет, кузен.

Флоренс быстро обнимает Тьяго и целует в щеку. Тот смущается: видно, что ему неловко от происходящего.

– Ты решил устроить сюрприз? – кивает она на картины.

– Просто хочу, чтобы вы посмотрели в правильном порядке, – качает головой тот. – Может, кофе?

– Нет, спасибо, – отвечает Флоренс. – Ты меня уже заинтриговал, так что…

– Понял. – Тот хмурит брови, выходит вперед и аккуратно снимает ткань с первой картины.

Моника сзади удивленно вздыхает.

– Мне тут не на что их поставить, – произносит он и по-медвежьи отходит, – а на стены вешать как-то пафосно.

Гиперреализм, и с первого взгляда – безупречный. Не на сто процентов ее стиль, но у Флоренс перехватывает дыхание: она узнает в главном герое маленького Тьяго. Он испуганно смотрит зрителю в глаза, а позади, с доброй сотней мелких деталей, изображен Медельин, из которого родом их семьи.

– Давай я сначала все открою, а потом объясню? – предлагает Тьяго.

– Конечно, поступай, как считаешь нужным, – произносит Флоренс.

Пять картин объединены одним персонажем, взрослеющим по мере того, как обнажаются полотна, но фон постоянно меняется. Разные люди, предметы, настроение. Его объяснения здесь не нужны: тема понятна с первого взгляда. Недавно она уже видела эти эмоции. Тот стрит-арт в Париже… Их объединяет одна тема. Мигранты, их чувства, их боль. То, с чем они сталкиваются каждый день, от брезгливого непонимания до откровенной ненависти.

И что бы ни происходило, персонаж – хоть это и сам Тьяго – остается колумбийцем. Флоренс чувствует, замечает в маленьких деталях. Сложно дышать: ей будто спустили знак свыше.

– Как называется? – сглотнув комок в горле, спрашивает она.

– Пять стадий, – отвечает Тьяго.

Флоренс снова переводит взгляд на первую картину. Как она сразу не заметила? Это ведь испуганное отрицание. В подростке на второй – гнев. В школьнике, одетом в форму футболиста, но все равно перемазанном краской, – торг. В уставшем студенте, сидящем на каменном полу мастерской, – депрессия.

На последней картине Тьяго того же возраста, что и сейчас. Он вплетает колумбийские мотивы в свой образ, но уже не переживает так сильно. Он спокоен и куда более уверен в себе. Принятие.

Это то, чего не хватало парижскому граффити. Там было чистое отчаяние, где нет выхода. Нет светлого будущего – все предопределено, бесконечная борьба не имеет исхода.

У Тьяго получается сделать жизнеутверждающее высказывание, которое в конце оставляет только светлые чувства.

– Я хочу это выставить, – шепчет Флоренс и поворачивается к нему.

– Правда? – удивленно открывает рот тот. – Но я…

– Мы – родня, – слабо улыбается она, – ты же не откажешь?

– Нет, что ты, я наоборот… Да, да, конечно.

Эти картины должен увидеть Джек: в них как раз то, чего ему не хватает. Надежда.

Внутри щелкает, глаза мгновенно намокают. Горло перехватывает, и сказать что-то становится невозможно. По щекам катятся слезы, Флоренс начинает мелко трясти. Черт, только не сейчас.

Она выставляет вперед руку, показывает на себя и выбегает из мастерской. На улице истерика становится хуже: Флоренс сползает по стене, откровенно рыдая и всхлипывая. В голове остается всего одна мысль: они с Джеком больше не увидятся.

Флоренс не замечает, сколько времени проходит: ее полностью заполняет острая боль, которая кромсает изнутри на куски, как сумасшедший психопат. Когда ее плеча кто-то касается, сквозь стену слез даже не сразу понятно, что это Моника.

– Вот, возьми, – достает она из сумки пачку бумажных платочков.

Кивнув, Флоренс пытается успокоиться, но становится только хуже. Она роняет голову на колени и закрывается руками.

Джек не увидит эти картины. Он не приедет к ней в галерею, чтобы урвать жадный поцелуй в кабинете. Не будет стоять у входа в их ресторанчик. Не будет смешить ее, комментируя работы художников Нью-Йорка.

Они даже не расстались, потому что так и не начали встречаться.

– Так не пойдет. – Моника помогает ей подняться. – Я отвезу тебя домой.

– Спасибо, – безжизненно произносит Флоренс.

Она дает довести себя до машины и протягивает сумку с ключами, опускаясь на пассажирское сиденье.

– Сказала Тьяго, что все в порядке. – Моника падает рядом и пристегивается. – Позвонишь ему позже. Он, конечно, в шоке.

– Мне нужно будет… извиниться, – задыхаясь от слез, произносит Флоренс.

– Ремень протерся, слышишь? – Та заводит «Шеви» и кивает на ее недовольное кряхтение. – Не за что тебе извиняться. Искусство задело, пусть принимает за комплимент.

Они выезжают, и постепенно боль становится не такой острой: ее поглощает дыра, которая заполняет душу оглушающей пустотой. Мимо проплывает район за районом, Квинс сменяется Бруклином. Флоренс не готова ехать на работу: Моника вряд ли возьмет крюк, чтобы не проезжать мимо офиса «Феллоу Хэнд».

– Как ты поняла про ремень? – вдруг поворачивается она.

– Что? – подпрыгивает в кресле Моника.

– Ты сказала, ремень протерся.