Татьяна Туринская - Бог наказывает иначе
Полина резко взглянула на соседку, но ничего не сказала. Вытащила из сумки деньги, отсчитала сверх положенного, сунула в старушечьи руки. Скрючилась, поднимая раненный чемодан, так и вышла, не до конца распрямившись, даже не попрощавшись.
Полина открыла дверь и вошла. В нос ударил стойкий запах пыли и запустения. Нет, неправильно она поступила. Надо было, как и планировала, ехать с Ресниченками, да в отчий дом приходить засветло, а то ведь в темноте-то да затхлости и в самом деле можно поверить в каких угодно привидений.
Быстренько нащупала в темноте выключатель – надо же, ведь практически полжизни здесь не появлялась, а руки все прекрасно помнят. Зловещую темноту разорвал резкий электрический свет, чуть рассеянный матовым стеклом плафона-шара, загоняя страхи и тени прошлого в дальние уголки помещения. Полина облегченно выдохнула, бросила чемодан в прихожей, и прошла в комнату.
Квартирка была самая что ни на есть обыкновенная, типичная хрущевка: из прихожей маленький коридорчик вел в крошечную кухоньку, по пути сворачивая в так называемую «большую», а на самом деле никакую не большую, а очень даже скромненькую, всего-то неполных семнадцати метров комнату, оттуда вход во вторую, уж совсем малюсенькую двенадцатиметровую.
Когда Полина была маленькой, эта квартира казалась ей вполне просторной и очень даже уютной. Теперь же все вокруг выглядело крошечным и нелепым. Все тот же круглый стол, покрытый вязанной крючком некогда белой, ныне пожелтевшей скатеркой, и три совдеповских стула, задвинутых под него; старый скрипучий раскладной диван-книжка, два столь же древних кресла, одно из них, насколько помнила Полина, с поломанной ножкой; полированная мебельная стенка столетней давности со сколотым в некоторых местах лаком и без половины ручек – они были изготовлены из жутко хрупкого металла и начали отлетать буквально с первых дней. Шторы на окнах, имевшие в далеком прошлом яркий изумрудно-зеленый цвет, с шикарными золотыми оленями по полю, выцвели и приобрели стойкий болотный оттенок. Все тот же парадный столовый сервиз за стеклом серванта, подаренный когда-то маме коллегами, все те же собрания сочинений Пушкина, Алексея Толстого, Макаренко, Лескова и Есенина в соседнем отделении мебельной стенки. Даже обои, и те старые: аляповатый крупный орнамент из фантастических цветов. Полина подивилась: надо же, за столько лет у отца даже не дошли руки до ремонта.
В спальне тоже абсолютно ничего не изменилось: кровать со старым же покрывалом, трехстворчатый шкаф с перекошенными дверцами, шикарный инкрустированный комод, впадающий в резкий диссонанс с остальной мебелью. Впрочем, даже этот красивейший образец мебельного искусства, который Полина когда-то обожала, и тот сейчас выглядел довольно жалко, покрытый толстым, явно не трехнедельным слоем пыли. Ни единой новой, незнакомой вещи. Отовсюду, буквально из каждой щели, веяло разрухой и запустением…
Темнота почему-то пугала, и Полина включила свет везде, где только можно, лишь бы изобразить хоть жалкую иллюзию жизни. Приняла душ – стало немножко полегче, появилось, наконец, некоторое ощущение дома. Завернувшись в банное полотенце, она прошла в спальню и поменяла постельное белье. Все, теперь спать, спать… Ведь прошлой ночью, еще не отойдя от тяжелого межконтинентального перелета, она так и не смогла заснуть – получив телеграмму, Полина просидела до утра в полной прострации, а как рассвело, тут же кинулась во Внуково, лишь чуть-чуть пересортировала чемоданы, взяла только самое необходимое, чтобы не тащить оба.
А утром ведь снова предстоят хлопоты. Нужно найти отцовский паспорт – хоть бы был на привычном месте, в комоде, в коробке из-под обуви. А потом, как сказала тетя Ира: в морг, в загс за свидетельством о смерти. А дальше? Куда дальше? Как организовать похороны? Где найти контору, занимающуюся этими проблемами? На кладбище? Или где ее искать? Надо будет спросить в морге, там наверняка должны знать. Когда не стало мамы, этими проблемами занимались какие-то малознакомые люди, Полина вообще ничего не помнила, кроме чувства обрушившегося на нее беспощадного неба. А ведь надо еще оповестить всех знакомых – нельзя же похоронить отца вот так, чтобы даже никто его не проводил в последний путь. Были ведь у него друзья, приятели, сослуживцы в конце концов.
Мысли не давали расслабиться и наконец заснуть. Вспомнилось, как провожал ее отец, как умоляюще заглядывал в глаза: «Доченька, может, останешься?» Кто бы мог подумать, как быстро все может измениться. Ведь Полина всегда считала его идеальным отцом, и мужем тоже считала идеальным, по-детски наивно полагая, что непременная мамина оговорка ничто иное, как некоторое бахвальство: «Вот он у меня какой замечательный! Но ведь нет предела совершенству, значит, может, наверное, быть и еще лучше!» А потом, в тот страшный день, в один момент все встало на свои места. Стало понятно, что именно мама имела в виду, печально улыбаясь и на миг отводя взгляд в сторону. В одну секунду отец перестал быть идеальным, хотя как раз о его отцовских качествах в маминой записке не содержалось буквально ни слова. И тем не менее в тот момент Полина как будто бы лишилась не только матери, но и отца…
Заснуть никак не получалось. Веки без конца открывались, и Полина пристально вглядывалась в темноту. Чего она искала там? Маму? Отца? Хотелось, как когда-то в далеком детстве, открыть заспанные глаза и увидеть улыбающееся мамино лицо, склонившееся над нею: «Спи, детка, спи!» Или отца, заботливо подтыкающего одеяло под уже взрослую пятнадцатилетнюю дочь – иногда Полина застукивала его за этим глупым занятием. И, улыбнувшись ему сквозь сон, засыпала счастливой.
Или же вместо беззаботных, благодушных лиц родителей опасалась увидеть их же полупрозрачные тени? Черт бы побрал эту Светку – надо ж было ляпнуть такое. Теперь ведь и правда жутковато стало. А что, если души родителей до сих пор здесь? Вот возьмут и явятся к ней среди ночи: «Молилась ли ты на ночь, Дезд…» Ой, нет, это же из другой оперы…
Видимо, Полина таки стала проваливаться в сон, потому что образы, видения, лица стали расплываться, каким-то невообразимым манером объединяясь в диком фантасмагорическом танце, словно бы перетекая друг в друга. Мама. Отец. Красивый, с ироничным взглядом и легкой усмешкой, спрятавшейся в углу рта – за какие только заслуги он ей такой достался? – Ольгин Сашка. Сама Ольга – не сегодняшняя, а та полноватая стеснительная девочка с длинной толстой косой, которую Полина знала всю жизнь и которой доверяла безгранично, как самой себе. Светка, ойкнувшая чужим голосом: «И не боишься? Там же призраки!» И простой до неприличия парень Пашка: «Что ты мелешь, дура?»
Вдруг все оборвалось. Ни от сна, ни от видений не осталось и следа.
Шорох… Всего-то тихий, шелестящий, почти неслышный шорох выдернул Полину из неглубокой пока еще полудремы. Она не стала подниматься, только напряглась вся, насторожилась, прислушиваясь. Но нет, тихо, это ей только показалось.
Полина еще несколько мгновений повглядывалась в темноту, потом снова расслабилась. Нет, почудилось. Дом старый, чего ж удивляться. В старых домах всю жизнь что-то скрипит, дом словно бы сам дышит, как живое существо.
Не успела она вновь провалиться в сладкую дрему, как очередной шорох заставил напрячься и прислушаться. Теперь Полине показалось, что кто-то тихонько, словно бы самыми подушечками пальцев, постукивает в окно: тук, тсссс, тук-тук, тсссс. Жили бы на первом этаже, все было бы понятно – Полина и сама в ранней юности так шалила. Теперь уж стыдно было вспоминать, как они с Ольгой сами когда-то, проходя поздно вечером под чужими окнами, иной раз позволяли себе подпрыгнуть повыше и стукнуть в стекло со всей дури, перепугав спящих хозяев. Был неподалеку дом, стоящий на пригорке, и окна первого этажа получались расположенными словно бы по косой: с одного боку первый этаж оказался непомерно высоким, до окон не допрыгнешь, не доскачешь, а с другого, напротив, едва не опирались прямо на фундамент. Вот они, юные дурочки, и забавлялись. Глупо, ах, как глупо! Даже преступно. Только теперь Полина смогла на собственной шкуре прочувствовать, каково просыпаться среди ночи от стука в окно. Но ведь она-то не на первом этаже. Пусть не слишком высокий, но ведь второй.
Шорох стих, однако расслабиться у Полины уже не получалось. Лежала напряженная, как струна, и прислушивалась. Вот, вроде, кто-то вздохнул тяжко. Или показалось? Да нет, точно показалось. Или нет? Это ей кажется, или она в самом деле слышит легкие шаги?
В дверь постучали. Легонько, чуть-чуть, но теперь Полина была уверена – не послышалось, действительно постучали. Присела на кровати, нащупала ногами вельветовые тапочки, и, затаив дыхание, нырнула в темноту спальни. Едва не умерев от разрыва сердца, добралась до выключателя: спасительный свет залил комнату. Ну вот, со светом не так страшно.
