Татьяна Туринская - Бог наказывает иначе
Полина усмехнулась:
– Да мы и так уж и за знакомство пили, и за встречу, и за удачу, и за дружбу. За что только не пили. Пора, Свет. Домой надо идти.
Сказала, и словно поперхнулась этим словом. В кухне повисла гнетущая тишина.
– Ой, – пискнула вдруг Светка, обладательница густого баска. – А про отца-то мы твоего забыли… Надо бы помянуть. Ой, нехорошо как получилось…
Павел быстренько исправил упущение, разлив по рюмкам оставшуюся водку. Выпили, как и положено, не чокаясь, молча, только Светка как-то малоубедительно провозгласила «Царствие небесное». И она же нарушила тишину после короткой паузы:
– Слушай, Полин, а ты не боишься домой идти?
– А чего мне там бояться? – искренне изумилась та.
Светлана неуверенно пожала плечом:
– Ну как чего? Мать там… умерла… Теперь отец вот. Может, души их там умершие бродят неприкаянными, людей пугают…
– Что ты мелешь, ёлки?! – осадил супругу Паша. – Башкой бы подумала чуть-чуть – человеку там жить предстоит, и так, поди, не сладко, а ты еще масла в огонь подливаешь!
– Ой, и правда, – спохватилась Светка. – Полин, ты не обращай внимания, ладно? Ты же знаешь, на меня иногда находит.
Полина посмотрела на нее долгим немножко странным взглядом, ответила твердо:
– Я в призраков не верю, – и направилась к выходу.
Уже в прихожей, провожая подругу, Светка снова ойкнула:
– А про Жураховского ты в курсе?
Полина, завязывавшая в этот момент шнурки на кроссовках, застыла в неудобной позе. Ну вот, а она так надеялась обойти эту тему молчанием. Ну Жураховский, ну и что? Или с ним тоже что-то случилось? Господи, только бы не… Полина медленно распрямилась, спросила напряженно:
– Что с ним?
– Вообще ничего не знаешь? – удивилась Светка. – Совсем-совсем?
Полина начала заметно нервничать. Нет, ну что за народ? Ты уж или говори, или даже не поминай, вот только не надо глупых вопросов. Если бы Полина хоть что-то о нем знала, разве стала бы она об этом кого-нибудь спрашивать?
– Что с ним? – хрипло переспросила она.
Светка приступила к рассказу обстоятельно, с самого начала:
– Ну, ты когда уехала, он тут из огня да в полымя кидался. А потом громкий шкандаль приключился. Любку Пивоварову помнишь? Ну, на класс младше нас училась, пухленькая такая, глазастенькая. Ну помнишь, ты еще все удивлялась – надо же, пацанка совсем, а грудь уже в третий размер не влезает, помнишь? Та самая, с которой…
– Да помню, помню, – при воспоминании о пышногрудой Пивоварихе сердце еще больше зашлось. Нашла что спросить – помнит ли она Любку? Да Полина могла забыть кого угодно, только не эту малолетнюю дрянь! – С ним-то что? Живой?!
– Да конечно живой, – возмутилась Светка. – Скажешь тоже! Что с ним сделается-то, кому он нужен? Любку обрюхатил – тут наш Задрюпинск на ушах стоял. Та в ментуру заяву накатала, мол, изнасиловали. Ага, представляешь, Любку Пивоварову изнасиловали, анекдот! Она сама кого хочешь изнасилует. Короче, попал пацан, как кур в ощип. Пришлось жениться.
Вот это номер! Жураховский?
– Женился? – ошарашено переспросила Полина. – На Пивоварихе?
– Ага, – почему-то радостно кивнула Светка. – Представляешь, не повезло парню?
А глаза ее при этом просто сияли счастьем. Да, любит у нас народ чужой беде порадоваться.
Полина взяла с тумбочки в прихожей сумочку, перекинула ее через плечо на манер почтальонов, чтоб не соскальзывала, ухватила за высокую ручку чемодан:
– Ну ладно, Свет, счастливо вам отдохнуть. Я так рада, что мы встретились. Дай Бог, не в последний раз. Пока, подруга.
И шагнула к двери.
– Постой, – кинулась ей вслед Светка. – Я ж еще не всё…
– Пока, Свет, – повторила Полина, переступая невысокий порожек. – Жураховский меня давно уже не интересует.
От Тарасенко Полина вышла, когда на улице уже было сумеречно. Фонари еще не зажгли, да их тут вообще редко зажигали, разве что на центральной, все еще носящей имя вождя мирового пролетариата, улице. Идти было не так далеко, всего-то два с половиной квартала, да вот только с чемоданом и в темноте не слишком приятное путешествие ей предстояло. Правда, Павел все порывался проводить, но Полина отказалась – не хотелось мужика отрывать от дома, от семьи. А еще больше не хотелось идти с ним вдвоем по вечерним улицам родного городка и вздыхать каждый о своем. После того, как Светка вспомнила про Полининого отца, хорошее настроение как-то враз покинуло честную компанию. Все сразу вспомнили, по какому скорбному случаю приехала домой Полина, стали сосредоточенными. Светка залепетала что-то ободряющее, но таким тоном, что от него всем стало только еще больше не по себе. Добавил неловкости и Паша: мол, если что, смело обращайся за помощью, мы поддержим. Тут и вовсе тишина повисла смертельная: все ведь прекрасно понимали, что это лишь дежурная фраза, едва ли не единственная подходящая в этой ситуации, а на самом деле…
На самом деле Тарасенки и рады бы помочь, да через несколько дней уезжают на юг, к ласковому морю, к теплому солнышку, и кто их за это осудит. Кто посмеет нарушить их планы на вполне заслуженный отдых в кругу семьи. Да и так ли уж нужна была Полине чья-то помощь. Деньги у нее есть свои, спасибо, а для организации похорон существуют ритуальные службы: за то ведь и деньги берут, чтобы освободить родственников от печальных хлопот. Дело близких – оплакивать ушедшую душу, горевать. А по всему выходило, что горевать-то Полине как раз придется в гордом одиночестве. Потому что кто еще станет горевать об Анатолии Петровиче Градове. Никто. И если бы вдруг объявился человек, вызвавшийся взять роль плакальщика на себя, Полина бы не просто удивилась, а не поверила в искренность намерений этого человека. Нет, горевать об отце – это ее дочерний долг, ее печальная обязанность…
Чемодан подпрыгивал на неровной дороге, время от времени и вовсе застревал, зацепившись за булыжник. А Полина все шла и шла, без конца перескакивая мыслями от одного к другому. Про отца думать было неприятно. И печалиться особо не получалось, и теплые воспоминания почему-то не всплывали, хотя ведь были, были в их семье приятные моменты. По крайней мере, у нее, у Полины. До того самого дня, пока она не прочитала прощальное мамино письмо, адресованное не ей…
Зато память услужливо подсказывала другие картинки, другие ассоциации. С другим человеком связанные, не с тем, кого Полина приехала хоронить. С тем, кого давно похоронила. Но он, похороненный в душе, и по сей день нет-нет, да и оживал в ней, да так, что Полине казалось, будто чувствует его робкие руки на своей талии. Но нет, нет, это все иллюзия, его нет, он ведь мертвее, чем отец. Папа мертв меньше месяца, а Жураховского нет уже много-много лет, да и был ли он вообще? Быть может, она все себе напридумала когда-то давно, в далеком-далеком детстве?…
Полина уже вошла в просторный, ромбом, двор, окруженный четырьмя пятиэтажками и рассеченный дорогой на два почти одинаковых треугольника. В это время суток дворик оказался совершенно пустынным, словно бы осиротевшим. Ни пенсионеров, привычно забивающих козла за стареньким, латанным-перелатанным разнокалиберными картонками столом, ни пацанов, играющих в войнушку – ни единой живой души. Пусто, как-то мертво. Будто не ее отец умер, а весь мир дружными рядами, со строевыми песнями отправился на тот свет.
Оставалось пройти совсем чуть-чуть. И уже не было страшно, потому что сгустившуюся за время ее недолгого пешего путешествия тьму рассеивали фонари над входными дверями подъездов. Неожиданно Полина услышала натужный рев мощного мотора за спиной, возникший резко, казалось, ниоткуда, и не столько умом поняла, сколько ощутила опасность буквально кожей. Резко скакнула вбок, больно ударившись плечом и рукой о большущий контейнер для мусора. А вот чемодан убрать с дороги не успела, только почувствовала, как удобная ручка выскальзывает из повлажневшей вдруг ладони. И еще успела затуманенным сознанием увидеть, как серебристая машина, блеснув напоследок фарами, скрылась в проезде между двух домов.
Все случилось как-то очень быстро. Полина слышала резкий удар, но не могла понять, она ли это так сильно ударилась о мусорный бак, или же это чемодан так здорово ударился о машину. А может, и не о машину. Может, и чемодан грохнулся тоже о контейнер, а уже потом отлетел в сторону.
Черт! Полина встала, попыталась отряхнуться. Да где там – светло-кремовая блузка из настоящего китайского шелка, которую она так любила, была испорчена безнадежно. Мало того, что измазана ржавчиной и еще черт знает какой гадостью, так на рукаве шелк пополз в разные стороны, образовав безобразную рваную дыру.
– Черт! – не сдержалась она и ругнулась вслух. – Твою мать! Кто тебя учил водить, придурок?!
Оглянулась в поисках чемодана. Хоть бы вещи были целы. Да и сам чемодан жалко – хорошая вещь, больших денег стоит. А главное, такой удобный в поездках.
