Паулина Симонс - Красные листья
— Нет!
— Почему в таком случае ты не спросил меня, как она погибла?
— Потому что мне показалось, что я это знаю.
— Почему же тебе так показалось?
— Я думал, что она упала с этого чертова моста.
— Что заставило тебя так подумать?
— Потому что все эти три года я фактически ждал, что она упадет.
— Ждал?
— Да.
— Ты имеешь в виду, что все эти три года ожидал ее смерти и для тебя это был только вопрос времени, когда это случится. Верно? Поэтому мое сообщение тебя не удивило?
— Может быть, — тихо произнес Джим.
— Ты считал, что она ходит по перилам моста, потому что ищет смерти?
— Что-то вроде этого, — произнес Джим еще тише.
— Ты думаешь, она хотела умереть?
Он энергично затряс головой:
— Нет, только когда была пьяна. А вообще-то… она любила жизнь.
— И часто она бывала пьяна?
— Да нельзя сказать, чтобы часто. Впрочем, когда она выпивала, то тоже о самоубийстве никогда не помышляла. По крайней мере, мне об этом неизвестно.
— Значит, говоришь, она любила жизнь? Почему же в таком случае она подвергала себя такой опасности, проходя по каменным перилам моста на высоте двадцать три метра над бетонированным шоссе?
— Не знаю. Она как-то излагала свои резоны. Но ни один из них не показался мне убедительным.
— Да уж наверное, — сказал Спенсер и немного подобрел к этому парню, сидящему напротив. Он, должно быть, чувствует себя ужасно. Что там творится сейчас на дне его трепещущей души?
— Так вот, Джим, Кристина погибла не оттого, что упала с моста.
Джим не поднимал глаз от своих рук, и Спенсер подумал, что тот ждал этого известия, а может быть, уже и знал.
— Джим, еще несколько вопросов относительно этих последних трех дней. Ты сказал, что не видел Кристину.
— Да, не видел.
— А в ее комнату, чтобы проверить, там ли она, ты заходил?
— Заходил. Но ее там не было.
— Сколько раз ты посетил ее комнату?
— Один раз в понедельник и один раз во вторник.
— А как насчет среды? Может быть, ты припомнишь, это было вчера?
— Не помню, — нехотя проговорил Джим. — В среду, кажется, я к ней не заходил.
— Почему?
— Не знаю. Был занят, наверное.
— Тебе не показалось это странным, что нет Кристины?
— У нее была привычка время от времени исчезать куда-то. Бывало такое и сразу после Благодарения. Я думал, может быть, она уехала куда-нибудь и еще не возвратилась.
— А как насчет Аристотеля?
— А что насчет Аристотеля?
Спенсер почувствовал, что между ними снова выросла каменная стена. Было что-то такое, видимо связанное с собакой, куда Джим ни за что не желал его допускать.
— Ты приехал в воскресенье вечером, и что — с тех пор ни разу не видел его?
— Как это не видел! Я гулял с ним.
— Как это понять — гулял? Что, каждый день?
— Да.
— И где Аристотель находился в то время, когда ты с ним не гулял?
— У меня.
— Очень странно.
— А что тут странного? Кристина, со всей очевидностью, еще не возвратилась. Должен же был кто-то позаботиться о собаке.
— И тебе не было интересно, где Кристина?
— Я был очень занят, поэтому размышлять об этом у меня просто не было времени.
— А с Альбертом и Конни ты после Благодарения встречался?
— Да. Раз или два.
— И не было такого, чтобы случайно спросить о Кристине, где она?
— Нет, такого не было.
— Почему?
— Просто не спрашивал, и все. У меня и без этого было достаточно всяких дел.
Спенсер снова почувствовал беспокойство и настойчиво спросил:
— Джим, ответь мне: с кем оставался Аристотель на праздники Благодарения?
— Не знаю, — ответил Джим. — Я серьезно говорю: не знаю.
— А что означает эта фраза: «Я серьезно говорю»? Ты хочешь сказать, что на сей раз действительно не знаешь? Дело в том, что за время нашей короткой беседы ты уже произнес «не знаю» бесчисленное количество раз. Я не удивлюсь, если ты отвечал на какой-то мой вопрос «не знаю», а сам в это время думал о чем-то совершенно другом.
— Нет-нет, — быстро произнес Джим. — Отвечая «не знаю», я действительно отвечал на заданный вопрос. Что касается вопроса, с кем провел Аристотель праздники, то, я думаю, его брали с собой Конни и Альберт.
— С собой куда?
— К родителям Конни. Они ведь ездили туда.
— И зачем это им понадобилось брать с собой собаку?
— Не знаю, — в очередной раз произнес Джим, и Спенсер почувствовал, что допрос длится уже полчаса, а он в результате знает о деле, наверное, даже меньше, чем перед допросом. Этот парень так запутал его и сбил с толку своими «не знаю», что он чуть не забыл о самом важном. О среде. В среду, перед снегопадом, кто-то в хороших ботинках побывал рядом с заветным холмиком, и рядом был пес. Он еще прорыл лунку в снегу, пытаясь добраться до своей хозяйки. Потом, правда, выпал снег и засыпал следы примерно на дюйм.
— В понедельник ты гулял с Аристотелем?
— Да. Гулял.
— А во вторник?
— Тоже. Он ведь был у меня.
— А в среду?
И тут наступила пауза, правда очень короткая. После чего Джим ответил:
— Да, думаю, что гулял.
— А где именно ты с ним гулял в среду?
— Да везде. Разве все упомнишь!
— Ну а где ты обычно с ним гуляешь?
— Да я же говорю — везде вокруг. Иногда мы спускаемся к реке.
— И как вы добираетесь туда от общежития Хинман?
— Мы проходим через лес. Там есть небольшая тропинка позади общежития. Мы спускаемся по ней.
— А в среду вы по ней спускались?
— Не знаю. Понимаете, в самом деле, не помню.
— В самом деле? — спросил Спенсер. — Ты, в самом деле, не помнишь? И ты сейчас тоже, в самом деле, говоришь это серьезно?
Джим недоуменно вскинул глаза на Спенсера и переспросил:
— Не понял, простите?
— Ботинки, Джим. Что у тебя за ботинки?
Джим быстро глянул на свои ботинки, а затем так же быстро на Спенсера О'Мэлли, который плотно прижал кисти рук к пластиковой крышке круглого стола, потому что только таким способом он не имел возможности сжать их в кулаки. Их взгляды встретились, и Спенсер увидел, что Джим абсолютно точно понял, что он имеет в виду.
Джим тяжело вздохнул и убрал руки со стола. Устраивая их на коленях, он проронил еле слышно:
— Фирмы «Док Мартенс».
Глава 5
БЛИЗКИЕ ДРУЗЬЯ
Спенсер не сводил с Джима глаз ни на секунду.
— Что ты сказал, Джим? — тихо произнес Спенсер, размышляя о том, что эти руки, наверное, больше никогда не будут перелистывать страницы книги в библиотеке колледжа. Они, возможно, будут перебирать белье в тюремной прачечной в Аттике. И срок будет нешуточный, лет этак двадцать пять, а то и до конца жизни хозяина этих рук.
