Татьяна Устинова - Мой генерал
— Ты сказал, что все дело в этой железке, которую мы нашли. При чем здесь железка?
— Я даже хотел один самовар у них купить. Ему лет сто, наверное. Как ты думаешь, продадут?
— Откуда ты знаешь, сколько лет, если раньше никогда в чайной не был? — подозрительно спросила Марина.
Федор Тучков Четвертый оторвался от своих бумаг и посмотрел на Марину с изумлением, а потом почему-то похвалил:
— Молодец, Маруся.
— Я не Маруся!
— Ты не Маруся, но молодец.
Он бросил бумаги, подошел, за локти поднял ее из одеял и подушек и прижал к себе — сильно. Просто так прижал, поняла Марина. Потому что ему захотелось быть нежным, а не потому, что он решил предпринять «третью попытку».
Прямо под ее щекой было выпуклое горячее плечо, а руки оказались на спине, где под кожей было много твердых мышц, а ниже начиналось махровое полотенчико, а еще ниже плотные заросшие ноги, которые прижимались к Марининым ногам.
Как все это странно, непривычно, неудобно, неловко — может, мама права?
В том смысле, что любая особь мужского пола — суть свинья и паразитирующий элемент, который то и дело порывается взгромоздиться тебе на шею, устроиться там поудобнее и приготовиться к тому, что дальше поедет с комфортом, ибо нашлась дура, которая его повезет!
Федор Тучков Четвертый казался ей пришельцем с планеты Нептун, Уран, Сатурн, Плутон. Она никак не могла его классифицировать. Марина подозревала, что даже мама, увидав Федора Федоровича, зашла бы в тупик. На тупую мужскую особь он никак не был похож. И на свинью не похож. И на Эдика Акулевича, самого умного из всех известных ей мужчин. И на коллег-преподавателей с их привычкой выливать заварку в цветы и носить «пиджачную пару» тридцатилетней давности — зимой брюки непременно заправлены в боты, для тепла.
На «агента национальной безопасности» в исполнении Михаила Пореченкова он тоже не тянул — ни щетины, ни гусарской удали, ни пушки за ремнем.
Неопытная во всех отношениях, Марина голову могла дать на отсечение, что поначалу он боялся ее ничуть не меньше, чем она его. И трясся, и придумывал умные фразы, и старался смотреть только в глаза, и ни за что по сторонам, и смущался — даже анекдотец рассказал!
Потом он успокоился. Марина даже знала, когда именно успокоился. Когда после первого изумления и отвращения к генералам секретной службы вообще и к нему в частности она начала зевать и тыкаться в его бок, очень стараясь не заснуть немедленно.
Теперь он обнимал ее — просто потому, что ему хотелось ее обнимать, и терся подбородком о ее макушку, и поглаживал между лопатками, как будто собаку чесал за ушами!
Чтобы проверить свое предположение о том, что все это «просто так», от нежности, оттого что за окном дождь, и еще оттого, что после бурной любви хочется просто и незатейливо ласкаться, мурлыкать и потихоньку засыпать, Марина осторожненько размотала розовое полотенчико. Вот как осмелела.
Полотенчико упало.
Федор Тучков смутился, как подросток в женской бане, заюлил, завозился и стал отводить глаза.
Марина развеселилась.
Он суетливо нагнулся, захватил полотенчико и прикрылся спереди.
Нет, черт побери! Не хочет она, чтобы волшебная палочка вернула все старое и зачеркнула все новое! Пусть будет так, как есть, ибо это и есть жизнь — с его смущением, выпуклым плечом, многозначительными ужимками, генеральским званием и идиотской мужской уверенностью в том, что он зна-ачи-тельно умнее, чем она!
— Ты что?
— Ничего. — Она засмеялась и поцеловала его в щеку. Почему-то ей очень нравилась его щека. — Ты такой важный, умный, рассуждаешь, а сам без штанов.
Господи, он покраснел! Он просто взял и покраснел до самых ушей — впрочем, уши тоже покраснели! Марина смотрела во все глаза.
Федор Тучков отступил за кресло и оттуда, из-за кресла, улыбнулся ей неуверенной улыбкой.
Все будет хорошо, неожиданно подумала Марина. Все на свете будет хорошо.
— Сейчас я выйду из ванной, — распорядилась она невесть откуда взявшимся тоном первой на свете красавицы, — и ты все мне расскажешь.
— Что?.. — спросил он испуганно.
— Про конюшню, железку и девчонку Зою.
— Хорошо, — моментально согласился генерал Тучков. — Непременно.
И царственной походкой она направилась в ванную, и уже у самой двери он нагнал ее и звонко шлепнул по голой заднице.
Профессорша взвизгнула и захлопнула дверь перед самым его ехидным носом.
Ну, конечно. Как это ей раньше в голову не приходило, ведь это очень просто?
Вода ровно шумела в трубах, била в лицо, очень горячая, тугая и как будто сладковатая.
Они никогда не станут ссориться из-за того, что смотреть по телевизору — футбол или «Зимнюю вишню». И если он придет домой навеселе, она уложит его спать и только наутро, после яичницы с сосиской и черным хлебом, проест ему плешь относительно его недостойного поведения, а он будет вздыхать и стыдиться. Он ни за что не оскорбит ее намеренно, а если нечаянно или в пылу ссоры — ну что ж, это можно пережить, это не так уж страшно, это вполне поправимо. Они никогда не лягут спать, не помирившись, чтобы не коротать ночь внутри этой ссоры, не глотать отравленный ею воздух, не маяться от чувства вины. Он генерал и все такое, поэтому она всегда будет мириться первой, даже если он виноват, и он всегда будет ей за это благодарен. Может, он и позабудет купить хлеба или молока, зато повезет детей в Бородино и станет показывать им Багратионовы флеши, и Утицкий курган, где сражался и был убит предок, и ставку Наполеона, и Шевардинский редут, и скромный обелиск с надписью на французском языке: «Здесь погибла великая армия».
Он защитит ее от всего на свете, и она защитит его тоже. И никогда их общая жизнь не превратится в плацдарм для военных операций, и никто не станет наступать с левого или правого фланга, стремясь смести противника с лица земли, и никаких «Слезь с дивана, придурок!» и «Ты отравила мне всю жизнь!».
Зато, возможно, она когда-нибудь скажет ему с нежной гордостью: «Наш сын похож на тебя».
Маме придется с этим смириться. И бабушке тоже.
Когда Марина вышла из ванной, оказалось, что он уже приоделся — в пестроцветный спортивный костюмец. Очевидно, утеплился ввиду похолодания и плохой погоды.
На столе был сервирован чай — сколько там о'сlосk tеа? Корзиночка с кексиками, и серебряные ложечки, и две кружки, точные копии ее собственной, и бублики, и колбаса, и сыр, и чайник на заднем плане посапывал успокоительно.
— Ты не видел мою майку? — оглядев «красоту», спросила Марина деловым тоном.
— Эту? — Он вытащил из-за диванной подушки невыносимо желтый мятый ком «Десять лет „Спортмастеру“».
