Анастасия Соловьева - Полюбить Джоконду
— Гришка не бандит, а художник. Парсуна, которую он написал для вас, — произведение искусства. Вы сами это видите.
Иннокентий поглядел на парсуну.
— И особу эту я имел честь лицезреть, — задумчиво сказал он про Лизу и вдруг внимательно посмотрел на меня. — Вот теперь-то я вас понимаю. Александр Васильевич, эти людишки, за которых так вы хлопочете, не стоят пятака…
— Я попросил бы вас, Иннокентий Константинович…
— Молодой человек, Александр Васильевич, позвольте мне рассказать вам небольшой эпизод из собственной жизни. Когда я был молод и так же, как и вы, разочарован во всем. И мне казалось, уже ничто не вернет меня из той бездны мрака. А тогда я писал диссертацию по Возрождению. И представьте себе… Влюбился в Джоконду! Да что влюбился?! Полюбил ее! Я часами всматривался в черно-белую репродукцию. (По тем временам очень недурную.) И мне открывались все новые и новые оттенки ее улыбки, ее теплых глаз, изгиб рта. Да и не нужны мне были новые оттенки. Я не мог насытиться старыми. А у меня была невеста. Но после Джоконды я ее, естественно, уже не замечал. И вот, возвращаюсь я как-то под вечер из университета к себе на Васильевский. Иду, а мне навстречу… Кто бы вы думали? Сама Джоконда! Конечно, я не был сумасшедшим тогда. Это была женщина, чем-то, скажем так, похожая на Джоконду. А остальное уж я додумал сам. Я к ней. Она от меня. Я за ней. Представляете, оживший идеал! В общем, вскоре мы поженились. И какое же тяжелое, жесточайшее разочарование, уважаемый Александр Васильевич, меня постигло. Базарную грязную бабу я принял за Джоконду… Одно лишь утешало. Та, послужившая моделью, уверен, была такой же!
— Ну, это уж слишком! — Меня потряс его неожиданный подкоп под наши с Лизой отношения.
— Постойте. Не торопитесь. Так вот. С этой так называемой «бабой» я, конечно, вскоре развелся. Но только годы спустя осознал, что она вовсе не была ни грязной, ни базарной. А была просто нормальной женщиной. Но мне-то нужен был тогда идеал! И потерпел я полное фиаско из-за собственных фантазий. Я вовсе не собирался вас обидеть. Просто хотел заметить, что та на картине и эта в жизни — две крайне разные фигуры. Возможно — полярно разные. Вот и все. А что до Гришки, то он никаких моральных прав не имеет на эти ценности. В мою задачу не входит отобрать и присвоить их. Но отобрать и раздать вещи их законным владельцам.
— А если он вам сам все отдаст?
— Молодой человек, я вам только что привел ярчайший пример — как опасно фантазировать. Фантазируйте сколько угодно, но в искусстве. А в жизни будьте реалистом. Никто никому ничего не отдаст! Запомните это. А хоть бы и отдал. Он назавтра же прибежит — требовать назад. Шутка ли — каждая вещь уникальна. Она одна стоит нескольких приличных квартир и машин, вместе взятых. Нет.
— Иннокентий Константинович, пойман его двойник, который укажет…
— Увы. Двойник убит при попытке к бегству. Еще в Твери. — Иннокентий замолчал.
Я встал, чтобы идти восвояси.
— Александр Васильевич, — окликнул Иннокентий. — Я с вами откровенничал не вполне бескорыстно. Вы действительно много знаете. И просто так мы не можем с вами расстаться. У нас с вами теперь возникает дилемма. Или мы — друзья. Или мы с вами, Александр Васильевич, — враги. Не скрою, мне очень желалось бы видеть вас в нашем фонде. — Давайте условимся так, — сказал он напоследок. — Вы думаете до завтрашнего дня. Я буду ждать вашего звонка. Или лучше приезжайте сами. Ну а если нет… Сами понимаете — у нас просто нет выхода.
Домой я вернулся в самом подавленном состоянии.
— На работе? — открыла Лиза. — Она улыбалась, но в глазах ее заметались тревожные искорки.
— Если б… — вздыхал я, раздеваясь, умываясь и потом на кухне хлебая что-то. — Если б на работе. Хотя, может быть, теперь уж и на работе.
Лиза сидела напротив, молча глядела на меня и терпеливо ждала.
— Я сделал, наверное, непоправимую ошибку, — наконец, выдавил я. — Побывал в «Обелиске». Как последний дурень, выложил все перед ним. И теперь он, то есть Иннокентий, требует от меня, чтобы я поступал к ним на службу. Не знаю кем, но можно догадаться. А не то меня постигнет одна участь с Гришкой.
— Ты получишь наследство?! — ужаснулась Лиза.
— Наследство псевдо-Гришки. — Я тягостно перевел дух. — Пулю в затылок. Псевдо-Гришка убит в Твери.
— Не успела я… — прошептала Лиза. — Как теперь ты…
— Я думаю, и от тебя они не отстанут.
— Звонил Губанов, — произнесла Лиза. — Поздравил нас с приездом. Говорит: новый заказ…
Я махнул рукой.
— Подожди, — остановила меня Лиза. — А давай подумаем. Может быть, Макар?
— Макар — «директор мебельного комбината», — вспомнил я слова шефа. — Тогда уж, может, Губанов?!
Мы еще перебирали каких-то знакомых. Была уже ночь.
— Иннокентий, — вспомнил я, — влюбился в Джоконду.
— Влюбился?.. — недоуменно переспросила Лиза.
— Втюхался, — подтвердил я, и мне стало весело, — по самые уши!
— …в Джоконду? — улыбнулась Лиза.
— Именно! — засмеялся я. — Втрескался в саму Джоконду!
— А что, слабо?? — засмеялась и Лиза. — Полюбить Джоконду?
— Полюбить Джоконду?!
И мы разом захохотали. Нам обоим вдруг стало неистово весело. Давясь словами, мы дико хохотали, только у Лизы в глазах дрожали слезы.
— Нужно Гришке… Гришке заказать хорошую… копию Джоконды!..
— Ну, Гришка теперь богатенький… богатенький Буратино!..
— Откажется?
— Заломит!..
— Тогда мы его самого… заломим!..
Чтобы хоть как-то успокоиться, мы, не одеваясь, вышли на улицу. Здесь кружила пурга, мела метель. Отчаянно выл ветер, наметая горы снега на углах домов. И такая погода еще больше лихорадила нашу кровь.
Мы шли в никуда, перекрикиваясь сквозь пелену снега. Над входом в подвал еще незаселенного дома горели аршинные буквы: «Последний кабак».
— Сюда-то нам и нужно! — победно крикнула Лиза.
Мы сбежали вниз и очутились в небольшом полутемном зальце. Немногочисленные посетители вели неспешный разговор. Тихо мурлыкала музыка. В углу бормотал телевизор.
Мы заказали коньяк и плитку горького шоколада.
Отхлебывая терпкую темную влагу, мы счастливо и таинственно переглядывались, точно владели каким-то невероятным секретом.
Однако коньяк постепенно возвращал меня к действительности. Я лучше стал понимать окружающее и отмечать особенности сидящих рядом. Неожиданно взгляд мой упал на экран телевизора. Я вздрогнул и пришел в себя…
Крутили, казалось, военную хронику. В свете прожекторов — разбомбленный дом. Его фасадная стена обвалилась, оголив комнату с битым кирпичом и мятыми листами кровельной жести на паркете. Внимание мое привлек столик у стены, нетронутый взрывом. Я как загипнотизированный поднялся и приблизился к телевизору. Сомнений больше не оставалось — это был чайный столик, который я сам же рисовал. А рядом с ним, среди обломков мебели, я разглядел разодранную парсуну.
