Людмила Леонидова - Лондон у ваших ног
Только теперь я увидела, какая она действительно худая. Острые ключицы, ребра и два маленьких сосочка торчали из нее. Я думаю, что, если бы не ребенок, она продолжала бы делать то, что делала до нашего прихода. В ее глазах я прочитала досаду и злость. Она выглядела как самка, у которой только что отбили самца. Я точно помню ее холодный взгляд, абсолютно без покаяния. Она стала одеваться: сначала один ажурный чулок, потом другой, затем обтянула и без того тощее до безобразия тело черной комбинацией. Откуда она у нее? Когда Юра подарил мне такую же, подруга насмешливо хмыкнула и прокомментировала:
— Чтобы самому возбуждаться.
Я, не обратив тогда внимания, пожала плечами.
Лифчик, тот самый, над которым он смеялся, она засунула в сумочку. Ни тени смущения.
Ему стыдно перед нами, он отвернулся лицом к стенке, укрылся простыней с головой.
Ей — нет.
— Сура, — проговорила Александра, тормоша отца, — зачем ты заснула папу навсегда. Теперь он не проснется, да? — Малышка не выговаривала букву «ш» и часто выдавала подобные перлы.
Наконец я заметила на бледном, как у всех блондинок, прозрачном лице Шуры красные пятна.
«Это он терся щетиной об ее щеки», — надрывая себе сердце, подумала я и ревниво обследовала взглядом острые плечи. Они тоже были покрыты красной сыпью. Она продолжала ходить по комнате в одной комбинации и чулках. Длинные, сухие, как палки, ноги перешагивают через его брюки, выдернутый из них пояс… «Пояс выдернут, — отмечает мой мозг такие, казалось бы, незначительные детали. — Это она ласкала его, раздевая…»
Мы были очень близки с Шурочкой и рассказывали друг другу многое. Чаще рассказывала она, не опуская интимных подробностей своих похождений. Тот самый второгодник Петя, который давно женился, не отказывал себе в удовольствии временами заняться с ней сексом. Она обожала любить мужчин сама, брать инициативу в свои… руки. Поэтому валяется ремень, выдернутый из брюк…
Шурочка поймала мой взгляд и облизнулась. Мы понимающе посмотрели друг на друга. Мы вообще могли с ней не разговаривать. «Ему нравится это», — прочитала я в ее глазах и, чтобы не рассыпаться окончательно, выбежала на улицу.
Ноги сами понесли меня на работу к дедушке.
Родители считали его «крейзи», то есть постановили, что после смерти бабушки у него поехала крыша. Они прожили с бабушкой много лет. Он был врач, причем хороший врач, и не мог справиться с ее болезнью. Они очень любили друг друга. После этого, совсем еще не старый, он бросил свою профессию и пошел работать диспетчером в «Скорую помощь». Ему казалось, что там он эффективнее сможет помогать людям. В «Скорую» часто звонили отчаявшиеся люди, которым он ставил диагноз: попытка суицида, то есть стремление покончить с собой. Перед этим им необходимо было с кем-то поговорить. В таких случаях другие диспетчеры переключали на него. Тогда еще не было современной службы «телефона доверия». Дед умел уговаривать, убеждать потерявшихся в жизни. Я не помнила, как добралась до него.
В душной комнатке сидели люди с наушниками и аппаратурой на столе. Несколько пожилых женщин и один мужчина.
Дедушка как раз увещевал какого-то сумасшедшего, который собирался выброситься из окна.
Стояло прекрасное солнечное утро. Я, кстати, тоже не обратила на это внимание, а дедушка расписывал краски природы, чтобы отвлечь того человека, объяснял, что будут и свет, и солнце, и трава, и все эти люди, которые явились причиной трагедии позвонившего, станут наслаждаться всем этим, а его не будет! Отключившись, он тяжело вздохнул, вынул из кармана носовой платок и вытер пот со лба. Потом внимательно посмотрел на меня. Мне показалось, что дед догадался, зачем я пришла, поднялся и обнял за голову.
Я стала сбивчиво объяснять ему, что решила сделать Юре сюрприз и, раньше срока вернувшись из командировки, забежала к родителям, забрала дочку и помчалась со всех ног к любимому. Рассчитывая, что он еще спит, я не стала будить его звонком в дверь, а тихонько открыла ее своим ключом. Расставшись с ним всего на три дня, я так соскучилась, у меня была куча новостей, столько хотелось ему рассказать…
Получив после диплома распределение в одну из центральных газет, я очень гордилась своей первой работой. Меня, как самую молодую, часто посылали в командировки в глубинку. Посылали по письмам трудящихся. После дрянных гостиниц и суточных, которых не хватало ни на что, отмывшись в настоящей московской ванне, я залезала в постель к любимому и рассказывала о чужих бедах, горестях, неприятностях, случалось, даже о неразделенной любви. Юра слушал вполуха, никогда никому не сострадая и не понимая моих бурных эмоций, изредка отстранял меня от экрана — потому что в это время обязательно шел его любимый футбол, волейбол или еще какая-нибудь спортивная передача.
Он был довольно безразличный человек. По жизни его интересовали две вещи: спорт и красивая одежда.
Только сейчас я понимаю, насколько он был примитивен. Даже для такой молоденькой девушки, как я. Но тогда его красота застилала глаза, моя чувственность восполняла отсутствие его интеллекта. Это было какое-то наваждение, зависимость от него.
Командировка, из которой я вернулась раньше срока, хорошо запомнилась мне: в районной больнице произошло ЧП — умер ребенок, которому сделали пересадку кожи отца, коим этот человек на самом деле не являлся.
Судили врача. Поверив родителям на слово, он не идентифицировал подлинность отцовства. Не было средств — в этой больнице вообще не было ничего. Сейчас это кажется невозможным. А тогда, в маленьком городке, когда ребенок опрокинул на себя кипящую кастрюлю, срочно нужно было что-то предпринимать, а из медперсонала — только один хирург, молодой парень по распределению из Москвы. На мой взгляд, он поступил правильно: предупредил родителей об ответственности. Другое дело — мать ребенка. Я как раз беседовала с ней. Она работала официанткой в столовой комбината. Спала с директором. Муж ничего не знал и обожал родившуюся, как он считал от него, дочь. Пересадить свою кожу дочери эта выжженная перекисью блондинка отказалась. Она не знала, от кого у нее ребенок. Просто не задумывалась об этом.
Вопрос из области морали. Кто виноват? Кстати, именно так я хотела назвать свой материал. Я была на стороне врача. Мне не понравилась наглая, с завитушкам от перманента, размалеванная мать, которая подставляла симпатичного доктора. Тот сидел, положив голову на стол, и твердил, что виноват: да в этот день у него не было лаборантки, чтобы взять кровь у папаши, но он мог сделать это сам, а не верить на слово родителям.
