Людмила Леонидова - Лондон у ваших ног
— Плоскодонка, — в сердцах обзывался он.
Я молчала, зная, что ему нравятся женщины с выразительными формами. Наверное, поэтому в тот наш первый вечер мне удалось соблазнить его. В своей безумной влюбленности к нему я не замечала ничего: как он относится ко мне, к дочери, наконец, к другим женщинам. Только однажды, когда одна красивая дама, правда намного старше его, предложила устроить показ на их даче (она была женой высокопоставленного чиновника), он наклонился к ее уху и, как мне показалось, шепнул что-то интимное и дал номер нашего телефона.
Шура тоже намекала мне, что ему часто звонят женщины.
— По делу, — защищала я.
Только Шурочка укоризненно качала своей белобрысой головой.
Я не верила. Не хотела верить до тех пор, пока… но об этом потом.
Аленочку-Александру я отдала в ясельки, и Шурочка наконец смогла от нас освободиться.
Родители сменили гнев на милость и тоже стали брать ребенка к себе. Я была ужасно благодарна подруге за всё. Наверное, я бы не смогла сделать для нее то, что она сделала для меня.
Мы стали встречаться с ней реже. На носу был диплом, ребенок, муж, правда все еще незаконный. Я стирала, мыла, готовила, убирала — все для него. Влюбленность моя не проходила. Я буквально боготворила его. Когда гладила Юрины сорочки, мне казалось, что я дотрагиваюсь до него, приятный холодок пробегал по спине. Когда варила ему еду, видела, как он будет ее есть, а я — стоять рядом. Я любила просто на него смотреть, до тех пор пока не случилось это…
Тот страшный день я не забуду никогда. Хотя после увиденного я старалась стереть его из своей памяти, выкинуть из жизни все, что до того времени считала самым дорогим. Выкинуть для того, чтобы никогда к этому не возвращаться. Все фотографии Шурочки я порвала на мелкие кусочки и спустила в унитаз. Даже ту, с нашим десятым классом, когда мы снимались после выпускного.
В круглом обрамлении все были размещены отдельно, а мы с ней — рядом. Шура упросила об этом фотографа. У нее был ключик к мужчинам. Она умело им пользовалась.
— Ключик можно найти к каждому, — уверяла она меня, — нужно только очень хотеть.
Только позже я поняла, что моего Юру она очень хотела.
Измена
— Знаешь, — успокаивал меня дедушка, поглаживая вздрагивающие от рыданий плечи, — есть люди внешне очень благочестивые. Они могут помочь в беде, выручить, поделиться с тобой последним, говорить только то, что принято в обществе, то есть выглядеть настоящими праведниками. Но внутри них, и они сами об этом не подозревают, прячется то, что называется простым русским словом грех. Он врожденный. Все остальное — это то, что они приобрели, приспосабливаясь к жизни, получили при воспитании. И он, этот грех, который внутри них… — Старый человек внимательно посмотрел на меня, словно стараясь заглянуть внутрь, от чего я тоже стала осматривать себя, даже украдкой дотронулась до своей груди, рук, словно этот грех был осязаем. — …берет верх, побеждает все нормы морали и поведения.
— Это у всех? — Я подняла на него мокрые от слез глаза.
— Конечно, нет, эти люди изначально порочны. Они могут победить в себе порок. Но это очень трудно. И они должны сами понять себя и хотеть справиться.
— А Шура хотела? — с надеждой в голосе спросила я.
Дедушка покачал головой.
— Думаю, нет.
— Но ведь она же любила меня.
— Именно поэтому. Она и сейчас любит тебя. Но сила, которая ее потянула к твоему возлюбленному, намного мощнее.
— Какая сила? — словно не опытная женщина, а наивный ребенок, вновь поинтересовалась я.
— Она включает в себя многое. Я не знаю твою подругу… но это, может быть, зависть…
Я замотала головой.
Дед хмыкнул.
— Чему завидовать? — воскликнула я, и головы его сослуживцев повернулись в нашу сторону.
— Не скажи, — тихо заметил один из мужчин, — ты первая вышла замуж.
— Не вышла, — вздохнула я, — она тоже так могла.
— Могла, но не вышла, — упрямо повторил он. — У тебя красивая дочь.
— Господи, ведь она считала ее дурнушкой, и потом, каждый может родить!
— Не каждый. — Дед покачал головой. — И главное. Слушай внимательно, ты рассказала мне, что она спала в вашей постели?
Я кивнула.
— Ее физически тянуло к тому мужчине, которого любила ты.
— Она же ненавидела его, — со злостью вырвалось у меня.
— Возможно, подсознательно она ревновала тебя к нему и, одновременно, как самый близкий тебе человек, хотела почувствовать то, что чувствуешь ты, когда обнимаешь его, ласкаешь, когда он ласкает тебя.
— Нет, — категорично замотала я головой, — я видела, как она сама так… так… — Я не могла подобрать слова, но потом вспомнила: «неистово«…неистово целовала его… всего.
— Ты хочешь сказать, что это не было обыкновенное любопытство узнать, что ощущаешь ты?
Я согласно кивнула.
— Все правильно. Она любила тебя, ревновала, и чувства, которые все это время копились в ней, выплеснулись наружу именно в сексе, к тому, что так дорого тебе.
У меня высохли слезы. В голове стало яснее, как-то разложилось все по полочкам. И вдруг меня посетила совершенно новая мысль: я ругаю Шуру, обвиняю, презираю, но при этом абсолютно не думаю о том, как же он, моя единственная любовь на всю жизнь, трогал, ласкал, гладил ту, к которой относился безразлично, более того — с презрением. Смеялся над мелкими чашечками ее бюстгальтера, в то время как я едва носила тяжелые от молока груди, соски которых он так любил целовать, щекоча кончиком языка.
— Зачем ей это? — вопрошал он, брезгливо поднимая двумя пальцами со стула забытый (или специально подброшенный?) крохотный бюстгальтер. — Она же мальчик?
И вот теперь он, моя любовь, предает меня, и с кем?!
— Говорят, когда любишь, можешь все простить, — продолжил дедушка. Все наоборот, простить можно, когда любишь не сильно, или если человек тебе безразличен.
Я, думаю, что дедушка прав. Не могу простить, не могу. Слезы вновь градом льются из глаз. И снова мысли возвращаются к подруге. Она даже не оправдывалась передо мной, что все это случайно… что была не в себе… что так получилось…
Я повернула ключ в двери и в ту же минуту, минуя маленькую прихожую, с дочкой на руках вошла в комнату. Сколько мы с Александрой наблюдали сцену, которую я не сумею стереть из памяти никогда, сказать не могу. Мне показалось, что это была вечность. Нервные клетки, выскакивая из меня, заполняли комнату. Девочка тоже вырвалась из рук и громко заплакала. Шурочка медленно поднялась с колен и спокойно, мне даже показалось победоносно, посмотрев в глаза без тени смущения или угрызений совести, выпрямилась.
