Наталия Орбенина - Ледяная дева
Прекрасно, тут ключевое понятие — лед. Смерть через холод, лед. Но почему Горшечникова не умерла, как прочие? Неужели ее спасла смехотворная боязнь произносить слова о любви? И то обстоятельство, что она не являлась женой литератора. Поэтому мистическая сила, так сказать, оказалась не очень сильна? Или просто, вовремя подоспел Филипп? Но ведь и он оказался на месте неспроста, а якобы приведенный туда котом. Бог мой! Какая чертовщина, какая белиберда! Одна реальная зацепочка — перчатка.
Этот Нелидов или величайший на свете злодей и водит за нос, устраивая литературные шарады, или имеется еще некто, с более изощренным умом и жесткостью, нежели у самого Синей Бороды.
У Сердюкова голова шла кругом от чтения и размышлений. Между тем, дни бежали потихоньку, время пролетело незаметно, и вот однажды к крыльцу подъехали сани, из которых вышел высокий холеный господин в длинной шубе, в котором Сердюков узнал Леонтия Рандлевского.
Глава 38
Сердюков не то что бы от любопытства, а так, от профессиональной привычки, чуть-чуть отодвинул край занавеси и наблюдал в щелочку за встречей друзей. Нелидов обнял гостя пылко, нервно похлопывал его по плечам. Рандлевский же нежно погладил Феликса по щеке, и в глазах его, как показалось Сердюкову, блеснули слезы. Впрочем, вероятно, показалось, далековато от окошка. Молодые люди прошли в дом, и тут Рандлевский оказался неприятно удивлен присутствием постороннего человека, да еще тем, что этот человек — сыщик! Они встречались в Петербурге, и потому представляться отпала надобность. Рандлевский холодно кивнул гостю и перевел на хозяина дома изумленный взгляд. Тот развел руками, что поделаешь, наивно было бы надеяться, что такое дикое событие, как попытка убийства молодой женщины, останется без внимания полиции. Впрочем, на удовольствиях и комфорте дорогого друга присутствие полиции никоим образом не отразится. Режиссер подал полицейскому руку, и Сердюков успел приметить, что вторая ладонь его забинтована. Рандлевский тотчас же пояснил: сильный ожог, долго заживает. В первый вечер после приезда друзья долго говорили сначала в гостиной, потом перешли в кабинет. Сердюкову тоже предложили присоединиться к питию кофе и курению табака в кабинете, но тот деликатно отказался, променяв физические услады на услады интеллектуальные, то бишь чтение произведений хозяина. Не желая тревожить молодых людей, полицейский несколько раз тихонько покидал свою комнату. Один раз он потребовал послать человека в Энск с важной бумагой, в другой раз долго толковал со старым лакеем.
Прошло два дня. Сердюков перечитал все, что находилось в доме Нелидова. От прочитанного голова шла кругом. По углам мерещились черти и ведьмаки, за стеклом окон омерзительные рожи с рогами и кровавыми клыками. Бледные утопленницы простирали к нему свои руки. Что ж, с таким, с позволения сказать, литературным складом ума, как у Нелидова, немудрено сделаться кем угодно, хоть Синей Бородой, хоть людоедом.
Покончив с литературой, Сердюков решил приступить к театру. Он долго присматривался к Рандлевскому, прислушивался к каждому его слову, анализировал жесты и даже ароматы его духов. Однажды, незаметно от всех, полицейский вышел вслед за лакеем, который убирал в курительной, и быстрым движением длинных бледных пальцев подхватил из изящной бронзовой пепельницы затушенную папиросу. Он видел, что в доме начались сборы. Вероятно, Рандлевский все же уговорил Нелидова прекратить добровольное заточение в провинции и переехать в Петербург. На полицейского стали посматривать с надеждой, что тот вскорости уберется восвояси. Но Сердюков и не собирался делать этого в одиночестве, то есть без убийцы, которого он решительным образом намеревался вывести на чистую воду и изловить. Чутье подсказывало ему, что именно тут, в этом доме, в этом парке и прячется неведомая мистическая сила, несущая смерть.
В один из дней молодые люди долго гуляли в парке и пришли возбужденные морозом и свежим воздухом. Сердюков весь день просидел как нахохленная птица, погруженный в свои раздумья, он поглядел на них даже с некоторой завистью. Он не имел привычки прогуливаться. Некогда, да и не с кем. А гулять один на один со своими думами, так это без толку. Думать хорошо в кресле или за письменным столом, когда перед тобой улики или зацепочка какая-нибудь. К тому же его бледная кожа совершенно не выносила крепкого мороза. Нос, и без того длинный, казалось, еще более удлинялся и становился похожим на сосульку. Поэтому, выходя на мороз, следователь чаще всего кутал лицо в шарф или утыкался в бобровый воротник шинели. А вот молодым людям прогулка явно на пользу. Уж Феликсу так точно. Он повеселел чуть-чуть, оживился, и именно в этот момент Сердюков удивился, как тот оказался хорош, когда душевные муки не терзают и не искажают его лицо. Видимо, и Рандлевский думал то же самое, его глаза выражали нечто особенное, неуловимое. Разумеется, он переживал за товарища, ему было больно видеть, как тот страдает и от того дурнеет и старится. Есть довольно большая плеяда молодых людей, для которых их внешность является настолько важным обстоятельством жизни, что когда происходят неизбежные изменения, они переживают страшные мучения, не сравнимые даже с переживаниями женщин, теряющих с годами свою привлекательность.
Рандлевский легким движением смахнул с ворота Феликса снег. Тот ответил ему ласковой улыбкой. Но это был лишь миг, когда Рандлевский и Нелидов топтались в прихожей и сбивали с воротников и шапок снег. В следующее мгновение, когда их взоры упали на унылого полицейского, вышедшего их поприветствовать, Нелидов тотчас же притих и погрустнел. Сердюков кожей ощутил, что тут только и ждут его отъезда.
Во время обеда разговоры крутились вокруг судьбы театра «Белая ротонда» и неизбежно привели к обстоятельствам смерти Кобцевой.
— Так что же нам скажет доблестная полиция, которая уже почти полгода не может выйти на след убийцы? — поинтересовался Рандлевский и бросил на стол салфетку. — Неужели Толкушин и есть убийца? Неужели нет никаких следов?
— Есть, — спокойно и, казалось, совершено равнодушно ответил Сердюков, продолжая поглощать оставшееся на тарелке рагу.
— Может, вы поделитесь с нами вашими соображениями, ведь мы не совсем посторонние люди в этом деле, — Рандлевский откинулся на спинку высокого николаевского стула и положил руки на подлокотники, обтянутые темной кожей.
— Извольте! — Сердюков расправился с последним куском на тарелке и положил вилку и нож. — Преступник, как бы он ни был аккуратен, все равно где-нибудь что-нибудь оставит, не учтет, не додумает. Он мыслит своими понятиями, полагая, что другие люди думают так же, имеют такой же ход мыслей. Но в том-то и штука, что другие люди мыслят по-иному, и часто то, что кажется совершенно очевидно одному, другому так не видится. Это я к тому, что человек, совершающий преступление, иногда думает, что его окружают полные идиоты, и посему не утруждает себя мелочами. Например, дозвольте вашу папироску, Леонтий Михайлович.
