Виктория Холт - Властелин замка
«Сегодня я ездила в Каррфур. Папа повел меня в свою комнату и заставил меня преклонить колени и молиться вместе с ним. Я часто вижу эту комнату во сне. Она похожа на тюрьму. Стоять на коленях на каменных плитах так холодно, что мои ноги еще долго потом сводило судорогой. И как он только может спать на таком жестком тюфяке, набитом соломой. Единственное светлое пятно там — распятие на стене; в комнате нет ничего больше, кроме тюфяка и скамеечки для молитвы. После того, как мы помолились, папа беседовал со мной. Я почувствовала себя такой испорченной... грешной».
«Лотер сегодня вернулся, и я боюсь. Я почувствовала, что могу закричать, если он подойдет ко мне близко. Он спросил: «Что с тобой?» А я не могла сказать ему, как я его боюсь. Он ушел из комнаты. Наверное, он очень рассердился. Я думаю, Лотер начинает ненавидеть меня. Я так не похожа на тех женщин, которые ему нравятся... на женщин, с которыми он проводит время в Париже. Я представляю их себе в прозрачных платьях, смеющихся и пьющих вино... это распутные женщины... веселые и любвеобильные. Это ужасно».
«Прошлой ночью я испугалась. Мне показалось, что он входит в мою комнату. Я слышала его шаги за дверью. Он остановился за дверью и ждал. От ужаса я чуть не закричала... но потом он ушел».
Я дочитала до последней записи в дневнике.
Что это значило? Почему Франсуаза так боялась своего мужа? И почему Нуну показала мне эту тетрадь? Если она хотела, чтобы я знала историю жизни Франсуазы, почему она не дала мне все дневники? Там были ведь и другие тетради. Могло ли быть так, что Нуну, прочтя дневники, открывавшие тайны жизни ее воспитанницы, знала тайну и ее смерти? И не по этой ли причине она намекала, что я должна покинуть замок?
На следующий день я отнесла дневник Нуну.
— Почему вы дали мне именно эту тетрадь? — спросила я.
— Вы сказали, что хотели больше знать о жизни Франсуазы.
— Я чувствую, что теперь знаю ее еще меньше. У вас есть другие тетради? Она продолжала писать до самой своей смерти?
— После этого дневника она писала не так много. Я говорила ей тогда: «Франсуаза, дорогая, почему ты не ведешь дневник?» А она мне отвечала: «Теперь нечего писать, Нуну.» А когда я сказала ей: «Чепуха!», она отругала меня и сказала, что я сую нос не в свои дела. Она впервые сказала такое. Я знала, что она боялась писать то, что чувствовала.
— Но почему?
— Разве не у всех нас есть мысли, которыми мы не хотим делиться ни с кем?
— Вы хотите сказать, что она не желала, чтобы ее муж знал, что она боится его? — она молчала, а я продолжила: — Откуда этот страх? Вы знаете, Нуну?
Она так плотно сжала губы, словно ничего на свете не могло заставить ее говорить.
Но я знала, что в этом была какая-то мрачная тайна; и была уверена, что если бы она не считала мое присутствие полезным для Женевьевы, она бы посоветовала мне покинуть замок, потому что боялась за меня. Но вне всякого сомнения, она охотно пожертвовала бы мной ради Женевьевы.
Она знала что-то о графе и пыталась предупредить меня. Может быть, она знала, что он убил свою жену?
Стремление узнать правду становилось навязчивой идеей. Но это было больше, чем желание просто узнать; я отчаянно желала доказать его невиновность.
Во время верховой прогулки Женевьева, довольно медленно выговаривая английские слова, рассказал мне, что получила весточку от Занозы.
— Кажется, она стала такой важной персоной, мисс. Я покажу вам ее письмо.
— Я так рада, что все удачно сложилось.
— Да, она компаньонка мадам де ля Кондер, а мадам де ля Кондер — очень благодарный человек. Они живут в хорошем особняке, не таком древнем, как наш, но гораздо более приличном. Мадам деля Кондер устраивает карточные вечера, и старушка Заноза частенько участвует в них, чтобы составить партию. Это дает ей возможность вращаться в обществе, к которому она по праву должна принадлежать.
— Ну, все хорошо, что хорошо кончается.
— И еще, мисс. Вы будете рады узнать, что у мадам де ля Кондер есть племянник — очаровательный мужчина; он всегда очень любезен с Занозой. Я покажу вам ее письмо. Она в весьма игривых выражениях пишет о нем. Кажется, она питает надежды в скором будущем стать мадам Племянник.
— Ну, я очень рада за нее. Я время от времени вспоминала о ней. Ее так внезапно уволили, и все из-за вашего непослушания.
— Кстати, она упоминает папу. Говорит, как она благодарна ему за то, что он нашел для нее такое подходящее место.
— Он... нашел его?
— Конечно. Это он устроил для нее переезд к мадам де ля Кондер. Он же не мог просто вышвырнуть ее. А вы считаете, что мог?
— Нет, — твердо сказала я, — Конечно же, он не мог вышвырнуть ее.
Это утро было очень счастливым.
В течение последующих недель в округе произошли приятные изменения. Филлоксеру победили, и на виноградниках и в городках, чье благополучие зависело от них, царило радостное оживление.
Хозяевам замка пришло приглашение от далеких родственников на свадьбу. Граф сказал, что из-за ранения он не сможет поехать — он все еще ходил с тростью, и что Филипп и его жена будут представлять там их семейство.
Я знала, что Клод была возмущена — мысль о необходимости уехать, оставив графа в замке, была ей ненавистна. Я находилась в одном из маленьких садиков, огороженных стеной, когда она проходила мимо в сопровождении графа. Мы не видели друг друга, но я слышала их голоса — ее голос звучал довольно отчетливо, потому что он был высоким, и, когда она сердилась — очень громким.
— Они будут ждать тебя!
— Они поймут. Вы с Филиппом объясните все про несчастный случай,
— Несчастный случай! Несколько синяков! — он ответил ей что-то, чего я не могла расслышать, а она продолжала:
— Лотер... ну пожалуйста!
— Моя дорогая, я останусь здесь.
— Ты меня не слушаешь. Кажется, ты...
Голос его стал тихим, почти ласковым, и вскоре они отошли так далеко, что разговор стал уже не слышен. Несомненно, отношения между ними продолжались, подумала я с грустью.
Однако, в Париж все же поехали Клод с Филиппом, и я, отбросив в сторону все свои сомнения и страхи, предвкушала удовольствие от отсутствия в доме Клод.
Дни стояли длинные и солнечные. Каждое утро я просыпалась с ощущением ожидания. Никогда еще в своей жизни я не была так счастлива, но при этом я знала, что счастье мое изменчиво, как апрельский день. В любой момент я могла сделать какое-нибудь неприятное открытие; в конце концов, меня могли просто уволить. В мгновение ока небосвод над моей головой могло затянуть тучами, полностью закрыв от меня солнце. Тем более следовало наслаждаться жизнью, пока была возможность.
