Татьяна Устинова - Запасной инстинкт
Только Троепольский так и не понял – для чего?!
И еще завещание какое-то! Откуда оно взялось? Феде было сорок лет – только в прошлом году отмечали, и Полька все сердилась и говорила, что сорок лет не отмечают. И они весь вечер в подмосковном ресторане несли какую-то чушь, мол, и не день рождения у них вовсе, а просто они все пришли, чтобы сказать Феде, какой он хороший человек. Федька напился, скакал по лужайке гориллой, играл на гитаре песни про любовь и костер и еще про то, что “как здорово, что все мы здесь сегодня собрались”, это он любил.
Троепольскому было почти тридцать, и если бы кто-нибудь спросил у него про завещание, он бы покрутил пальцем у виска. Выходит, Федька не крутил, а даже написал что-то такое?!
– А что там не в порядке с… завещанием?
Лера пожала плечами. Она сидела на диване, совершенно голая, светящаяся в темноте лунным светом, курила и щурилась.
Вот ужас-то.
– Мама сказала, что он, как всегда, все перепутал. Я думала, у нее припадок начнется, так она кричала на него!
– На Федю?!
– Да не на Федю! На нотариуса! По телефону. Хочешь кофе? Я сварю, у нас кофеварка есть.
Троепольскому очень хотелось кофе, но не хотелось, чтобы Лера варила. Он не особенно доверял ей в этом вопросе. Впрочем, не только в этом.
– Давай я сам сварю.
– Ты-ы?! – протянула Лера насмешливо. – Ты что, умеешь кофе варить?
– Умею, – буркнул Троепольский и натянул джемпер, который привычно пахнул привычным одеколоном и привычными сигаретами, и он вдруг подумал о Полине.
Как бы он был силен и… свободен, если бы ему не в чем было ее подозревать!..
На кухне оказалось еще хуже, чем в комнате, и Троепольский на некоторое время слегка оторопел. Невозможно было представить себе, что здесь живут две женщины, а не свора безалаберных студентов!..
Он отыскал турку, долго нюхал ее, тер под краном, потом нашел бутылку с минеральной водой и зажег газ. Электричество он выключил, чтобы не было так противно. Синий неверный свет залил кухню, по стенам заплясали тени. Троепольский смотрел в турку задумчиво.
– Ты почему без света? Он оглянулся.
Ну, конечно. Все по правилам. Она нарядилась в его рубашку, которую он надевал под джемпер, а сейчас не надел. Так показывали в кино – она выходит к нему в его рубахе, которая чудовищно ей велика, полы болтаются, рукава длинны, ворот распахнут, и все это очень мило. Лере его рубаха была почти впору – формы у нее имелись вполне аппетитные, и рост тоже не лилипутский. Но то, что она вышла в его рубашке, было именно из кино, и Троепольский стиснул зубы от раздражения.
– Лера, зачем ты меня позвала?
– А что? – игриво спросила она, обошла его и прислонилась попкой к стойке. Рубаха распахнулась на рельефной груди. Два лунных матовых полушария и густая темнота между ними, стекающая вниз, – очень соблазнительно. – Ты чем-то недоволен?
Он был недоволен решительно всем.
– Зачем-то я тебе понадобился. Зачем?
– Ты мне понравился, – промурлыкала она и потерлась щекой о его плечо. – Еще там, в кафе.
– Ты в кафе решила со мной переспать? Потому что я тебе понравился?
Она отшатнулась.
– Кажется, ты был не против. Это точно. Он был не против. Вода медленно закипала в турке.
– Так что там с завещанием?
– Я точно не знаю. Мама так кричала!.. С ней теперь редко такое бывает.
– Такое… какое?
– Ну, у нее… иногда бывают истерики. Она меня однажды так поколотила, что пришлось врача вызывать, – сказала Лера легко. – Мне было четырнадцать лет, и я пошла к подружке уроки делать, а там не было телефона, и я позвонить не могла. Смотри, закипает. Сейчас я найду кофе.
Она отделилась от стойки. Троепольский смотрел на нее.
– Почему она тебя… поколотила?
Лера открывала и закрывала дверцы шкафов.
– Она решила, что я… развлекалась с мальчиками, понимаешь? Она потом кричала, что я проститутка, чтобы я отправлялась туда, где была все это время, что она меня растила не для того, чтобы я… – Лера глубоко и длинно вздохнула, – чтобы я… развратничала.
Троепольский понял, что слово было другим. Развратничала – это слишком мягко.
– Она что, ненормальная?
– Нормальная, но просто… характер такой. Иногда я ее ненавижу. Даже часто. А когда маленькая была, то все хотела, чтобы у меня была другая мама. И еще чтобы папа был. У Люси Смирновой из нашего класса был отец, и я представляла, что это мой. Он такой веселый был, по субботам за ней приезжал на машине. И мама у нее тоже… славная была, все время смеялась, и они на дачу ездили, с собакой. Собаку звали Машка. Почему?
– Не знаю, – быстро ответил Троепольский.
– Вот, нашла! – Лера гордо потрясла сморщенным пакетом. – Как ты думаешь, он заварится? Старый, наверное.
Он взял у нее из рук пакет.
– А ты не могла ей объяснить, что с подругой уроки учила?
– А она, когда в ярости, ничего не слышит и не видит! Толик говорит, что это такая особенность психики. Ее или надо связывать, или уколы колоть.
– Какие… уколы?
– Успокоительные какие-нибудь. Ну что? Заварил?
Теперь Троепольский ее жалел – он не понимал таких отношений с матерью. Его собственная мать всегда была ему другом и советчицей, насмешливой, острой и словно наблюдающей за ним со стороны. Суверенитет детей в их семье всегда, безусловно, уважался, у них было право на собственное мнение и на поступки. Когда Троепольский решил, что учиться ему больше нечему и незачем, родители лишь кратко прокомментировали ситуацию в том духе, что “не пожалеть бы после”. Никому и в голову не приходило устраивать истерику с “избиением младенцев”, если он задерживался у приятелей или у девиц!
Лера поставила на расчищенное на столе место чашки, и Троепольский, выждав время, когда она отвернется, быстро и воровато ополоснул их под краном. Кофе было по глотку, на самом дне, и пить на кухне он решительно не хотел.
Он протиснулся в комнату и плюхнулся на диван. Кофе обжег небо, а сахар он так и не нашел. Кофе без сахара он не любил, а этот пахнул как-то странно, то ли деревяшкой, то ли веником – должно быть, и вправду был старый.
…Что там такое с завещанием? Откуда оно взялось? Или Федя собирался умереть?! Троепольский голову мог дать на отсечение, что не собирался!
– Ты пей, – сказала Лера, – а я в душ.
Он похлебал гадкого кофе и еще немного подумал о завещании, когда дверь в ванную приоткрылась и Лера попросила интимным тоном:
– Ты не подашь мне сумку? У меня там… ножнички.
Почему-то она не сказала: “Дорогой!” Это было бы очень уместно.
Троепольский поднял с пола ее сумку и сунул в щель.
– Достань, пожалуйста. Я сейчас все вымочу!
За дверью шумела вода, и Лера, кажется, напевала.
