Энн Стюард - Черный лед
— Я замерзла, — сказала она неестественно громким голосом, и пальто сползло с ее плеч на пол, и она не сделала попытки его поймать. — Я замерзла и промокла. — Хлоя схватилась за рубашку на груди и отлепила от кожи мокрую ткань. Она никак не могла сообразить, как туда попал снег.
— Тебе нужно отдохнуть. Надо раздобыть тебе новую одежду. Никак не ожидал, что опять приведу тебя сюда. Спальня у тебя за спиной. Давай-ка ты залезешь под одеяло и постараешься согреться.
Хлоя подергала мягкую шелковую ткань, потом взглянула на свои ладони и вдруг почувствовала ужас. Ладони были покрыты красными пятнами.
Она подняла взгляд на его бесстрастное лицо. Он вытер руки, но на них так и остались бурые следы засохшей крови. Рубашка его тоже была мокра — даже при сумрачном свете Хлоя заметила влажный блеск.
— Ты ранен? — спросила она. — Твоя рубашка… — Не думая, она положила руку ему на грудь. И почувствовала, как бьется сердце.
Он покачал головой:
— Это кровь Морин. Она на нас обоих.
Это стало последней каплей.
— Сними это с меня! — закричала она и принялась, рыдая, срывать с себя рубашку. — Пожалуйста… не могу! — Мягкая прочная ткань просто скользила под ее дрожащими пальцами, и она утратила остатки самообладания. Она ощущала на себе кровь мертвой женщины, кровь покрывала ее, как и Бастьена, и если она не счистит ее с себя, ее просто разорвет.
— Успокойся, — велел Бастьен, ухватившись за подол ее рубашки и резким рывком сдирая ее через голову. Показалось обнаженное тело, черный кружевной бюстгальтер, потеки крови на бледной коже.
Бастьен выругался. Хлоя уже не могла говорить, только, задыхаясь, рвала с себя одежду, и он просто подхватил ее и пронес через темную спальню в ванную комнату. Мгновенно зажглись яркие лампы, высветив ее кожу. Бастьен запихнул ее, еще не до конца раздетую, под душ, включил воду на полную мощность и встал вместе с ней под горячие струи, барабанившие по ним обоим.
Он быстро и умело стащил с нее оставшуюся одежду, схватил мыло и намылил ее всю, замерзшую, дрожащую под щедрым, исходящим паром ливнем. Его руки быстро и жестко растерли ее тело, пробуждая к жизни, и она схватилась за его рубашку, вцепилась в пропитанную кровью ткань и заплакала.
Бастьен стянул через голову свою рубашку, и оказалось, что на его груди еще больше крови. Потом он освободился от прочей одежды, одной рукой продолжая поддерживать Хлою, крепко обхватив ее за талию. Она забрала у него мыло и стала тереть его грудь, окутывая густой пеной, отчаянно изничтожая малейшие следы крови, отчаянно смывая все, что было…
— Хватит, — сказал он и взял Хлою за руку, отчего она уронила мыло на кафельное дно душа, и притянул ее к себе под жгучими хлещущими струями, прижал ее тело к своему, обнаженному и мокрому, как и ее собственное.
Ей нужно было стряхнуть все с себя, смыть, счистить. Вода не помогала, мыло не могло этого отмыть. Ей нужно было больше, и его эрекция, которую она чувствовала своим животом, служила доказательством, что и ему было нужно то же самое. При обычных обстоятельствах, возможно, он бы ее не захотел, но в эту минуту он нуждался в ней так же отчаянно, как она нуждалась в нем. Они нуждались в забвении.
Хлоя опустила руку и взяла его, и его член напрягся в ее руке, большой и тяжелый, наливаясь той же жаждой, что затопляла ее.
Она подняла взгляд и посмотрела на Бастьена сквозь плотную завесу душа.
— Пожалуйста… — прошептала она, и ее пальцы сомкнулись на твердой вершине его члена. — Мне нужно…
— Я знаю, — ответил он.
Он не выключил душ. Просто поднял ее и понес в затемненную спальню, уложил на кровать, опустился на нее и мощно вошел в нее прежде, чем она успела перевести дыхание.
А потом она уже и не хотела дышать. Хотела только одного: глубже, быстрее, сильнее. Все ее тело наполнилось жаром, и светом, и звездной тьмой, пронзавшей ее искрами, когда он двигался внутри нее, добиваясь оргазма так, будто сражался за жизнь.
И оргазм не замедлил прийти. Она еще вздрагивала, стискивая его естество, когда напряжение внутри нее достигло предела и обернулось сладостной истомой, от которой она, казалось, взмыла на седьмое небо. Он изливался в нее, а она все крепче сжимала ногами его бедра. Жаркая, влажная жизнь заполонила ее, прогоняя прочь тьму и смерть.
Должно быть, она закричала, потому что он прикрыл ее рот ладонью, заглушая звуки. Она обрадовалась новому прикосновению и полностью отдалась чувственному экстазу, всхлипывая под сильными пальцами, пока не впала в забытье.
Бастьен оторвался от Хлои, и ее руки бессильно упали. Она уже была без сознания. Может быть, его бы устроила мысль, что все это благодаря его сексуальной мощи, но он знал, что причина в другом. Она стремилась к облегчению, к забытью, как наркоман стремится к своему зелью, и он дал ей это, именно это, а не себя самого. Она забылась целительным сном еще прежде, чем он вышел из ее тела.
Тело Хлои не отключилось вслед за разумом — ее сотрясло последнее, уже слабое содрогание оргазма. Он хотел ее так отчаянно, что никак не мог поверить, что ее желание было столь же сильным.
Он не поцеловал ее. Но поцелуи не имели смысла. Имела смысл жизнь, возвращение жизни. Секс имел смысл, возрождение, боль и желание… Он опять почувствовал возбуждение и всего лишь оттого, что смотрел на нее.
Он верил и не верил, что все это происходит с ними. Что он хочет Хлою, что Хлоя хочет его, что это все-таки не оружие, не средство, не инструмент. Он не собирался выяснять, так ли оно на самом деле. Сегодня вечером он закончит свою работу и посадит Хлою на самолет. Он доживет до этого, должен дожить, чтобы убедиться, что она спаслась и находится в безопасности. А потом он будет ждать того, что произойдет: придут за ним или позволят ему исчезнуть.
В душе все еще лилась вода. В отеле «Дени» никогда не следили за расходом горячей воды, как и подобало истинному заведению для избранных. Бастьен глядел на спящую Хлою и завидовал ее сну, завидовал ее забытью. Ему слишком много предстояло сделать, чтобы уберечь ее, чтобы покончить с этим. Он не мог заползти к ней под простыню, обнять ее, прижать к себе и погрузиться в ее теплую и сладкую ласку. Все, что он мог, — осторожно вытащить из-под нее смятое покрывало и укрыть ее сверху.
Все, что он мог, — склониться к ней и припасть губами к ее губам.
Все, что он мог, — оставить ее в покое.
Хлоя открыла глаза. Она не хотела их открывать. Какое-то мгновение вообще не могла вспомнить, где находится. Во сне она оказалась дома, в собственной спальне, вот только свет из открытой двери сочился какой-то неправильный, и она никак не могла узнать, кому принадлежит приглушенный голос, доносящийся из соседней комнаты. Свое тело она ощущала странным образом: оно было апатично расслабленным и одновременно непонятно напряженным.
