Елена Арсеньева - В пылу любовного угара
– Ты попустил сие, отец наш небесный… – наконец проговорил он истово. А затем снова сел, вернее, тяжело упал на стул.
– Прошу вас, – тихо сказал Алекс, глядя на Лизу и Петруся, – прошу вас, молчите. Я знаю: все, что здесь сейчас происходит, выходит за рамки… за рамки… – Он осекся и смог продолжать только через некоторое время: – За рамки всего человеческого. Но мы только играем по правилам, которые нам навязала война.
Больше к моральным аспектам не возвращался никто, даже отец Игнатий.
– Нет, морфия нам не раздобыть, – с сожалением сказал Петрусь. – Ну где мы, в самом деле, его возьмем? К тому же с уколом – сложнее. Проще использовать дигиталис. Его можно дать внутрь. Это растительный яд, он разлагается так быстро, что уже через сутки невозможно отыскать его следы в организме.
– Морфий удобен тем, что его можно вколоть независимо от воли больного, – возразил Алекс. – А чтобы выпить дигиталис, нужна его добрая воля. Но у меня, – он зло оскалился, что, очевидно, должно было обозначать ухмылку, – есть основания сомневаться, что Эрих примет яд по доброй воле.
– Почему? Неужели он надеется… неужели он может надеяться купить себе жизнь предательством? – в ужасе проговорил отец Игнатий.
– Ну посудите сами, если бы он готов был умереть, разве он выпрыгнул бы с парашютом? – с горечью проговорил Алекс Вернер.
– Я знаю, у кого есть морфий, – вдруг сказала Лиза. Она тут же пожалела о своих словах, но было уже поздно.
* * *
Между прочим, и в самом деле – был такой грех, с затоплением соседей… Обычная история, не единожды показанная по телевидению в рекламе средства от накипи. Из стиральной машинки вдруг вылилась на пол вода, чего Алёна не заметила. Заметить было трудно, потому что она спала. Машинка стирала, а она спала. Каждому свое! На дворе стоял, конечно, белый день, но такое с ней бывало, с нашей писательницей, – от сидения за компьютером ее внезапно и неодолимо клонило в сон. Нужно было прикемарить на каких-нибудь полчасика (на часик, конечно, лучше, да ведь хто, как говорится, даст?!), чтобы восстановить силы. И вот именно в это время машинка возьми и устрой потоп…
Само собой, когда на потолке Раиной ванной – в квартире на втором этаже – образовалось этакое подобие тучки, из которой пошло подобие дождика, она кинулась к верхней соседке и принялась звонить в дверь. Но Алёна не слышала, потому что спала в своих любимых затыкалочках для ушей. Воск обеспечивал надежную изоляцию от посторонних шумов, а звонок у нее вообще был не очень громкий. Спустя полчаса, проснувшись и затыкалочки вынув, Алёна услышала, как Рая разоряется во дворе, под ее балконом (дело было летом, все двери настежь), и выглянула… разумеется, угодив как раз на разбор своих полетов. И никакие извинения и заверения, что Алёна не нарочно соседей затопила и не нарочно не открывала на звонки, не помогли. Рая вот уже год (да-да, потоп случился ровно год назад!) была с верхней соседкой чрезвычайно суха и здоровалась, как говорится, через губу.
И все же, чтобы помнить о давным-давно высохшем пятне на потолке и даже мстить за него… Как же сильно надо писательницу ненавидеть! Но, может, дело не в пятне, а в том, что Вася при встречах частенько называл Алёну самой красивой женщиной Нижнего Новгорода и его окрестностей? А Рая, когда такое случалось при ней, непременно уточняла, что Вася алкоголик и такую чушь вечно порет, что уши вянут.
Милиционеры (как доброжелательные к гражданке Ярушкиной, так и нет) покинули ее квартиру, сойдясь на том, что лучше оную гражданку оставить в покое, потому что никакого оружия она выдавать не желает, а найти его прав у лейтенанта Скобликова не имеется никаких. Алёна уже и забыла о них, вся ударившись в свое любимое занятие: размышления и распутывание веревочек, судьбой в клубочек запутанных.
Ладно, побудительные причины могут быть какие угодно, но вот что интересно: минувшей ночью, когда Алёна пустила в ход пресловутую «беретту», Раи дома не было. Стопроцентно. Потому что утром, с трудом продрав глаза (Дракончег уехал в третьем часу!) и раздергивая шторы, она увидела Раю, которая входила во двор с огромным пуком красной сирени. Такая сирень росла на ее даче, и Рая не раз ею хвасталась. Рая часто уезжала на дачу днем или вечером, чтобы вернуться утром и успеть на работу – она была уборщицей где-то в Сормове. Дача находилась недалеко – в Толоконцеве, но все же туда-сюда к семи часам невозможно обернуться. Итак, выходило следующее: Рая уехала вчера вечером, утром вернулась, сбегала на работу, а потом, вдруг сорвавшись с цепи, написала заявление на соседку, и заявлению ее был дан невероятно спешный ход…
Кто-то свой у похитителей журналисток все же сидел на самом «верху». Точно сидел! Ведь и об Алёниных звонках Муравьеву злоумышленникам стало известно немедленно. Может быть, дело и впрямь в мэре и в его «свечном заводике», то есть в данном случае заводике брусчаточном?
Ладно, с мэром и заводиком потом. Сейчас нужно с Раей разобраться. Она-то в какой связи со всей этой дурью находится? Кто ее подзудил написать заявление о том, о чем она могла знать только и исключительно понаслышке? Определенно, единственным свидетелем применения «беретты» был Москвич. Получалось, что именно от него Рая и узнала о сем факте. Но какая меж ними может наличествовать связь? Москвич ее родственник? Или Рая раньше, в девичестве, до того как выйти замуж за Васю Абрамова, была Москвичом? Вернее Москвичкой. В смысле, носила фамилию Москвич.
Конечно, можно пойти к Рае и впрямую ее спросить. Но она ж не скажет! Кроме того, она сейчас почти наверняка снова упилила в Толоконцево за сиренью, которую утром еще успевает где-то продать (вероятно, по пути на работу). Ну что ж, святое дело, пенсия у нее наверняка не очень чтобы… Но у кого же все-таки вызнать Раину подноготную? Ага, есть такой человек! Нина Ивановна с четвертого этажа. Во-первых, она старожилка, знает всех соседок чуть ли не с детства и называет их только по девичьим фамилиям, отчего не раз происходили многочисленные путаницы у работников жилконтор, почтальонов и даже у участкового милиционера. Во-вторых, Нина Ивановна знает все про всех в доме и охотно делится информацией. Очень может быть, она не раз наблюдала в полночь со своего балкона таинственное движение неких мужских фигур, визитеров шалой писательницы… очень может быть, о шастании фигур узнавал потом весь дом… Но сейчас Алёна готова была простить старой сплетнице даже сплетни, тем паче что они ей никак не мешали. Да пусть говорят – и пусть завидуют! Главное, чтобы в данный момент Нина Ивановна дома оказалась, чтобы на вопросы ответила!
