Светлана Успенская - Над пропастью во лжи
Теперь после четырех часов напряженного вглядывания в переносицу партнера она уже заранее угадывала приближение приятного восторга, эйфорической радости, упоения, которое раньше было чуждо и незнакомо ей, которое раньше ее пугало. А ведь с партнером они до сих пор не перемолвились и парой слов!
– Я записал вас на двадцать пять часов терапии, – счастливо улыбаясь, поведал ей организатор учебного процесса. – И еще на два курса интенсива. По мнению вашего супервайзера, вам совершенно необходимо их пройти.
А что такое терапия? – осведомилась Маша, с тоской думая о том, что опять придется обращаться к родителям с унизительной просьбой о деньгах.
Терапия – это оказалось совсем не страшно и даже приятно. Правда, на пальцы надевают всякие электроды, и от этого становится не по себе – вдруг током долбанет, но вскоре о проводах совершенно забываешь, увлекшись разговором. Лежишь себе, как на пляже, закрыв глаза, а в это время тебя расспрашивают о детстве, о родителях, друзьях и знакомых… Вспоминаешь, рассказываешь, делишься переживаниями…
Когда они с терапевтом добрались до недавней ссоры с Алексеем, Маша чуть было не расплакалась навзрыд. Она вспоминала обидные слова Алексея, его надменный тон и то, как он смотрел на нее свысока, точно на что-то мелкое, недостойное его внимания, и выразительно захлюпала носом. А потом, через несколько сессий, описывая то, что случилось между ними, в третий или четвертый раз, Маша поняла, что совершенно справилась с болью. В пятый и шестой раз она повторяла слова Алексея уже без всякого выражения, а на седьмой ей стало просто смешно, что она так долго мучилась из-за такой ерунды!
Еще несколько раз она прорабатывала с терапевтом болезненные эпизоды, пока не стала отзываться о случившемся не иначе как с юмором.
– Прекрасные результаты! – похвалил ее терапевт. – Мы почти закончили работу с вами.
– Удивительно! – восхищенно улыбнулась Маша в ответ. – Еще недавно я не могла вспоминать о нашей ссоре без слез, а теперь не чувствую никакой боли. Абсолютно никакой! Теперь мне так легко и свободно, я просто парю! Я сбросила оковы, которые меня так долго угнетали!
– Стерт травматический инцидент, грамма обезврежена, – глубокомысленно заметил терапевт. – Теперь вы убедились, какая огромная сила заложена в сенсологии?
– О да! – кивнула Маша. – Я стала просто другим человеком – более сильным, более способным, более нормальным…
На следующем предписанном ей курсе тоже было ужасно интересно. Девушку посадили на стул, и супервайзер делал все, чтобы столкнуть ее с сиденья. Задачей студентки было как можно дольше удержаться на стуле, не обращая внимания ни на какие коварные выдумки. То ее с невинным видом просили подойти к окну и взглянуть, идет ли дождь на улице, – Маша послушно выполняла указание и получала за это грозный «фланк», то пытались столкнуть со стула силой и вообще применяли миллион самых виртуозных хитростей, маскируя их усыпляющей легкомысленной болтовней.
К концу занятия Маша так наловчилась в упражнениях, что теперь держалась за сиденье мертвой хваткой. Что бы ни делал коварный наставник, она во всех его действиях и словах усматривала желание свергнуть ее с гипотетического трона – прохаживался ли он мимо нее, настороженно поскрипывая башмаками, просил ли подать ручку, не вставая со стула, – во всех его просьбах она с обостренной подозрительностью пыталась разглядеть подвох. К концу занятия она так сжилась со своей ролью, что не могла освободиться от нее несколько дней, постоянно пребывая настороже.
По дороге домой в метро ей вдруг начало казаться, что пассажиры переполненного вагона все, как один, мечтают сбросить ее на пол с кожаного сиденья. Дома ей казалось, что мать, возясь с посудой на кухне, то и дело совершает резкие движения – только чтобы отвлечь ее внимание и сбросить ее с кухонной табуретки. Вскоре стул приобрел метафорическое значение и представился ей с трудом отвоеванным местом в пространстве, на которое зарятся другие люди.
А потом был новый тренинг, еще более странный, чем предыдущий… Маша должна была задавать тренеру вопросы, чередуя их. Вопросов было только два: «А птицы плавают?», «А рыбы летают?». И какие бы ни были ответы на эти вопросы – отрицательные, утвердительные, саркастические, издевательские, – в ее обязанность входило не сбиться и только твердить монотонно, раз за разом: «А птицы плавают?», «А рыбы летают?». При этом наставник вел себя странно. Он хохотал, презрительно глядя на нее, мог показать ей язык или скорчить рожу, начать демонстративно раздеваться. Но едва в глазах девушки мелькало удивление или ее начинал разбирать смех – она сразу же получала грозный, совсем не шуточный «фланк». Порой тренер начинал выкрикивать в ее адрес грязные ругательства, всячески пытаясь вывести подопечную из себя, и при этом Маша должна была сидеть не выражая никаких эмоций – даже тогда, когда от обиды хотелось разрыдаться в голос, затопать ногами, закатить истерику. Однако она только монотонно повторяла с каменным лицом: «А птицы плавают?», «А рыбы летают?». И тогда гнев, обида, усталость отступали, точно вражеские полчища, оставляя после себя выжженное пепелище, на котором буйно разрасталось огромное, тотальное равнодушие ко всему. Ко всему, кроме необходимости вовремя задать невозмутимый вопрос: «А птицы плавают?», «А рыбы летают?».
На следующем занятии тренер читал разрозненные фразы из книги «Алиса в Стране чудес», и Маше нужно было соглашаться со всем, как бы абсурдно ни звучали прочитанные слова.
– «А ну-ка, проверю, помню я то, что знала, или нет, – сказала Алиса. – Значит, так: четырежды пять – двенадцать, четырежды шесть – тринадцать, четырежды семь…»
– Четырнадцать, – отвечала Маша, согласно кивая.
– «Попробую географию! Лондон – столица Парижа, а Париж – столица Рима, а Рим…»
– Абсолютно правильно, совершенно верно, – твердила Маша.
И если вдруг она улыбалась при этом, то получала «фланк».
– «А не пролечу ли я всю землю насквозь? Вот будет смешно! Вылезаю – а люди вниз головой! Как их там зовут? Антипатии, кажется?»
– Да, антипатии, верно, – подтверждала Маша с каменным лицом.
– «Едят ли кошки мышек? Едят ли кошки мошек? Едят ли мошки кошек?»
– Совершенно верно, едят.
После этих упражнений она почувствовала себя несколько изменившейся. Отныне в любом, самом яростном споре, при самых несправедливых обвинениях она умела сохранять невозмутимое хладнокровие. Как бы ни орал на нее тренер, как бы ее ни крыли матом в транспорте, как бы мать ни обвиняла в потребительском отношении и в лени, – Маша отвечала на все это олимпийским спокойствием и рассудительностью. А ведь еще недавно она не смогла бы удержаться, чтобы не затопать ногами в истерике, не затрясти головой, не расплакаться навзрыд, обливаясь горькими слезами жалости к себе.
