Татьяна Устинова - Мой генерал
Кажется, он что-то такое почувствовал, потому что поднялся — ветер взлохматил вечно прилизанные волосы и пузырем надул фиолетовую распашонку-и снова, как тогда, в номере, протянул Марине руку.
— Нам нужно успеть до дождя.
— Дождя не будет, — заявила Марина. Просто так заявила — потому что он только что присвоил ее «приключение».
Тучков Четвертый благоразумно промолчал, еще поизучал пыль, а потом проворно двинулся в кусты, за которыми начинался лес. Марина потащилась за ним.
«Приключение» следовало как-то отбить себе, пока, правда, неизвестно как.
— А здесь что мы будем искать?
Тучков Четвертый ползал на четвереньках в траве, низко наклонив голову. Марине показалось даже, что он принюхивается.
— Это не могло быть далеко, — бормотал он себе под нос. — Духовое ружье тут ни при чем. Значит, где-то здесь.
— О господи, — простонала Марина и присела рядом с ним, — какое еще духовое ружье?!
— Сядь, пожалуйста, — попросил Федор Федорович и с силой надавил ей на плечо. Она плюхнулась в траву. Боль стрельнула в бок. — Я сейчас. Я только посмотрю.
— Что?!
Он вернулся к обрыву, стал на край и закричал ей оттуда:
— Поправее! Чуть-чуть поправее, пожалуйста, — как будто фотограф выстраивал композицию! — Теперь чуть назад. Так. Теперь сядь на землю и не шевелись.
Марина не шевелилась. Он подошел, опустился на четвереньки рядом с ней и стал смотреть в траву.
— Я думаю, что это здесь. Точнее, я уверен, что здесь. Левее или правее было бы видно с обрыва, а ближе-дальше — с дорожки, на которой мы с тобой стояли.
— Что видно, Федор?
Загорелые пальцы вдруг ловко выпростали из травы разноцветный коробок спичек с экзотической картинкой.
— Это Геннадий Иванович потерял, — уверенно сказана Марина, посмотрев на коробок. — Помнишь, у него такой был? Ты еще говорил, что странно, что он его с собой носит!
— Помню, — согласился Федор Тучков. Он потряс коробок — внутри негромко загремели спички, — а потом открыл и опять закрыл.
— Я не ожидал, — проговорил он задумчиво. — Даже… странно. Я не думал, что это может быть… Геннадий Иванович.
— Это Павлик, — заявила Марина.
Федор Тучков вдруг как будто о чем-то вспомнил.
— Да-да, — повторил он, — Павлик. Пошли, Марина.
— Куда теперь?
— В беседку.
Марина остановилась:
— Я туда не пойду. Я не хочу. Мне там не понравилось.
Он оглянулся.
— Тогда я один, — как ни в чем не бывало решил он. — Советую тебе вернуться в корпус. Дождь все-таки хлынет.
Как — он один?! Один в украденном у нее «приключении»?! Да еще так просто, даже не попытавшись ее уговорить?!
— Нет, я с тобой.
Он уже шагал впереди, и ей пришлось унизительно его догонять, как собачке.
— Ты не бойся. — Он взял ее за руку и сразу же отпустил, даже не позволил себе пожать. Надо геройствовать до конца, и он геройствовал, что ему еще оставалось! — Я не дам тебя в обиду.
Эта старомодная и милая учтивость привела Марину в восторг.
Он не даст ее в обиду, надо же! Что-то было в этом школьное, благородное, давнее — она ходит в школу по его улице, и он защищает ее от хулиганов, за что нередко сам бывает бит, но даже с фонарем под глазом остается благородным и храбрым.
Наверное, если бы кто-нибудь защитил ее от хулиганов, когда ей было тринадцать лет, ее жизнь сложилась бы иначе.
Возможно, ручей повернул бы в другое русло и в конце концов добежал бы до края любви, и верности, и счастья. Не до Принстона или Йеля, а до края счастья — когда на кухне свет, в дверях собака и в выходные «всей семьей». И может быть, даже был бы ребенок. Толстый славный лысый ребенок, в пахнущих чистотой и утюгом одежках, круглый, любопытный, наивный, похожий на отца, чтобы было кому сказать, уткнувшись носом в шершавую, твердую, вкусно пахнущую щеку: «Наш сын похож на тебя».
Но никто и никогда не защитил ее от хулиганов, и хулиганов-то никаких не было, не от кого защищать. Значит, и ручей не добежит и не повернет. И неизвестно еще, будет ли Принстон или Йель, но выходных на даче не будет точно, и никогда и никому она не скажет про сына, что он — похож, и сына никакого тоже, наверное, уже не будет.
— Что случилось? — осторожно спросил рядом Тучков Четвертый. — Ты плачешь? Если тебе так не хочется идти в эту беседку, мы можем не ходить. Я схожу один… попозже.
— При чем тут беседка?! — вспылила Марина.
— Тогда что с тобой?
Не могла же она сказать ему, что плачет потому, что у нее нет сына и даже отца для него нет!
Федор подал ей носовой платок — сильно накрахмаленный, твердый, в жуткую клетку. Марина приняла платок и вытерла глаза.
— Где вы встретились с Юлей?
— Прямо у обрыва. Она меня окликнула. Так неожиданно, что я даже упала.
О том, что ей показалось, что ее окликнул Федор Тучков, которого она недавно исключила из своей жизни, и дело было именно в этом, а не в том, что — неожиданно, Марина умолчала.
— Я с девчонкой разговаривала, с Зоей, которая за лошадьми смотрит. Потом она ушла, а я осталась. Потом Юля… меня окликнула.
— Она была одна? Без Сережи?
— Сережа принимал ванну, — ответила Марина и скорчила смешную гримасу, позабавившую Федора Тучкова. — Мы пошли вверх, к корпусу. Только не здесь, а в обход, во-он там, за елками.
Федор Тучков остановился.
— А почему тогда мы идем здесь, если вы шли там?
— Не знаю.
Федор пристально посмотрел на нее.
Поцеловать? Не поцеловать?
Решив, что не станет, он решительно повернулся и зашагал напрямик через лес к дальней дорожке, видневшейся между елками. Трава хлестала по голым ногам, оставляла на белых носках продолговатые хвостатые семечки.
Марина — опять как собачонка! — потрусила за ним.
Выскочив на асфальт, он остановился, и Марина остановилась, чуть не уткнувшись носом в его широкую спину.
— Где был Павлик?
— Нигде. То есть мы его увидели в аллее. Вон там. — Марина показала в глубь еловой аллеи. Там было сумрачно и тихо, ни одна ветка не качалась, несмотря на поднимающийся ветер, казалось, что аллея — как тоннель в другое измерение — не подвластна земным правилам.
— Что он делал, когда ты его увидела?
— Он в беседку заходил. Юля сказала — вон Павлик. А я сказала — давай посмотрим, что он там делает.
Все тело моментально зачесалось и загорелось, как будто она снова попала в крапиву. Бок заныл тоненько и протяжно. В голове стало как-то слишком просторно, как будто все мысли съежились от страха.
Они уже шли по аллее, по толстой подушке из иголок, которая едва слышно поскрипывала под ногами.
