Ольга Егорова - Синдром Дездемоны
Алька приглашение проигнорировала – так и осталась стоять в дверях. Ну и что, что ему так неудобно с ней разговаривать? Ей-то какое дело до его удобств? Пусть выворачивает себе шею! Сам кашу заварил, сам пускай и расхлебывает!
– Спасибо, мне и здесь неплохо.
– Да не бойся. Я не кусаюсь.
– Не кусаешься. Только дерешься и руки выворачиваешь! – змеиным шепотом напомнила Алька.
– Иногда, – согласился Тихон. – Если меня очень сильно разозлить. Учти на будущее.
– На какое еще будущее? Вы вообще… Ты вообще меня долго еще здесь держать собираешься?
– Я вообще… не собираюсь тебя здесь держать.
– Тогда открой дверь и выпусти меня отсюда!
– Выпустить, говоришь… – Тихон задумчиво оглядел ее с головы до ног. – Но ведь ты мне так до сих пор ничего и не сказала.
– Да что я должна сказать? Что?!
– Ладно, не прикидывайся. Он тебе кто – муж? Любовник? Или просто так… подельник?
– Какой еще подельник?!
– А тот самый. Тот, который позвонил мне и сообщил про выкуп.
– Про какой… выкуп? – Сердце у Альки упало. Она вдруг поняла, что Тихон сейчас говорит правду. В его уставших глазах она прочитала боль – ту самую, которую уже слышала в его голосе в тот первый день, скрючившись на заднем сиденье его машины. Эту боль невозможно было придумать или сыграть. Она была слишком настоящей.
– Ну, что молчишь? Неужели нечего сказать?
– Я не знаю… – проговорила она не своим голосом. – Я не понимаю, о чем вы…
– Мы на ты перешли, кажется? – спросил он сухо.
– Я не понимаю, о чем ты… говоришь.
Он помолчал несколько секунд, пристально глядя ей в глаза. Тяжелым и неясным, замутившимся взглядом.
– А ты складно врешь. Очень складно. Глаза такие честные, что поверить так и хочется… В детстве в драмкружке занималась, да?
– А я не вру. И в драмкружке не занималась. Я правда ни о каком выкупе не знаю.
– А о чем знаешь?
– Ни о чем. Я уже сказала…
– Тогда откуда у тебя взялся мой ребенок? – спросил он хрипло и чуть громче, чем, видимо, сам от себя ожидал. – Надеюсь, ты этого-то отрицать не будешь?
– Не буду. Ваш… твой ребенок… Меня попросила побыть с Юлькой… твоя жена.
Тихон шумно выдохнул и спросил сочувственно:
– Ты правда дура? Или притворяешься?
– Да не притворяюсь я! Я говорю то, что было! Она сперва позвонила мне, рассказала…
Алька запнулась. Она чувствовала, что что-то не так, и уже догадывалась, в чем кроется подвох. И до сих пор боялась вслух произнести то, о чем думала почти весь день.
Боялась – но, преодолев свой страх, все-таки спросила:
– У тебя ведь есть жена?
– Бывшая, – кивнул Тихон. – Сегодня ты имела честь с ней познакомиться.
– Нет, не эта… Другая!
– Другая?! Это какая такая другая? Я что, так похож на турецкого султана? – Тихон криво усмехнулся. – Нет у меня никакой другой жены. И не было. И… не будет. Мне и одной вот так хватило.
Последние свои слова он сопроводил красноречивым жестом, полоснув ребром ладони вдоль горла.
– Но… – начала было Алька и замолчала, почувствовав, что слова застряли у нее в горле.
Видимо, что-то такое отразилось у нее на лице, потому что в ту же секунду Тихон резко встал, подошел, требовательно взял ее за руку и потянул за собой. Алька не сопротивлялась – покорно сделала несколько шагов и дала усадить себя на диван. Тихон уселся рядом, крепко взял ее за плечи, развернул к себе и пристально посмотрел в глаза.
В его темных, почти черных, глазах Алька увидела свое крошечное отражение. Его руки сжимали ее плечи крепко и в то же время бережно. Так крепко и бережно, что ей опять захотелось плакать.
– Не реви, – тут же приказал он, обо всем догадавшись. – Реветь потом будешь. Сперва расскажи. Расскажи мне все, как было.
И Алька, вздохнув, начала рассказывать.
Слова почему-то подбирались с трудом – от волнения она позабывала половину слов, путалась в них и все время пыталась не реветь, как велел ей Тихон. Получалось с трудом.
– Светлана, говоришь? – задумчиво произнес он и отпустил ее плечи.
Сразу стало холодно в тех местах, где только что были его руки.
Несколько минут она молча сидела на диване, а Тихон ходил по комнате вперед и назад, совершенно позабыв о ее присутствии.
– Я не знаю никакой Светланы, – наконец сказал он, остановившись у двери. Потом сделал еще несколько шагов, задумчиво сел на диван, запустил растопыренные пальцы в волосы и повторил: – Не знаю. То есть я хотел сказать, что знаю очень много Светлан, но ни одна из них… Я ничего не понимаю!
В его последних словах прозвучало отчаяние.
Алька вздохнула. Она поняла – теперь он верит ей.
– Ничего не понимаю, – повторил Тихон.
– Она молодая, – тихо и медленно сказала Алька. – Примерно моего возраста… Кажется, на пару лет старше. Среднего роста, стройная… То есть очень худощавая. С короткой стрижкой…
– Сколько в Москве таких! – Тихон безнадежно махнул рукой.
– Волосы ярко-рыжего цвета, – продолжала Алька, стараясь не смотреть в его глаза, которые сейчас напоминали глаза побитой и брошенной хозяином собаки. – Не свои, крашеные… С красноватым… нет, скорее, с апельсиновым оттенком… И помада под цвет волос. Оранжевая…
– Стоп, – тихо проговорил он. – Подожди-ка… Я тебе сейчас кое-что… кое-что покажу.
Вскочив с дивана, он выбежал из комнаты и скрылся за дверью спальни.
«Фотография?» – гадала Алька.
Но прогадала, как оказалось.
Вместо фотографии Тихон принес ей маленький перламутровый тюбик с серебряной полоской посередине.
– Оранжевая помада. Посмотри. Я сегодня утром случайно нашел… под кроватью.
Он жутко волновался, протягивая ей тюбик.
И Алька тоже заволновалась, понимая, что этот тюбик может значить очень многое… Или совсем ничего.
– Похожа? – спросил Тихон, едва только оранжевый язычок показался на поверхности. Насыщенный ярко-апельсиновый цвет полыхнул огоньком в вечерних сумерках.
Алька помотала головой:
– Нет, не похожа. Не похожа, а… Это она и есть. Это та самая помада, Тихон… Андреевич.
Она и сама не поняла, почему это вдруг обратилась к нему по имени-отчеству.
Ужинали они на кухне запеченным в микроволновке цыпленком и крупно порезанными помидорами. Тихон сам накрыл на стол, нарезал хлеб, разложил приборы и вытащил из холодильника ополовиненную бутылку с острым кетчупом «Барел».
Болгарский кетчуп «Барел» – съел и еще захотел!
На душе было паршиво.
Ну откуда, откуда он мог знать, что девчонку просто использовали? В то, далекое теперь уже, позавчерашнее утро, увидев ее с коляской в парке и обнаружив в этой коляске Юльку, что еще он мог подумать? Какие еще эмоции мог испытать, увидев своего похищенного ребенка в руках постороннего человека? И как он мог сдержать эти эмоции, не дать им выплеснуться наружу?
