Стефани Майер - Сумерки
— Он сказал, что мы не опасны? — в его голосе звучал глубокий скептицизм.
— Не совсем так. Он сказал, что вы не считаетесь опасными. Но квилеуты все равно не хотят, чтобы вы приходили на их землю, так, просто на всякий случай.
Он смотрел вперед, но трудно было сказать, видел ли вообще дорогу.
— Ну что, он был прав? Вы не охотитесь на людей? — я старалась, чтобы мой голос звучал ровно.
— У квилеутов долгая память, — прошептал он.
Я приняла это как положительный ответ.
— Но не расслабляйся, пожалуйста, — предостерег он меня. — Они правы в том, что держатся от нас подальше. Мы все еще опасны.
— Не понимаю.
— Мы стараемся, — медленно объяснил он. — Обычно, если уж мы беремся что-то делать, то делаем это хорошо. Иногда бывают ошибки. Например, то, что я позволяю себе быть наедине с тобой.
— Это ошибка? — это прозвучало печально, уж не знаю, заметил он или нет.
— Да, и очень серьезная, — тихо проговорил он.
Мы замолчали. Я смотрела, как огни фар выхватывают из темноты повороты дороги. Все за окном двигалось слишком быстро, как в компьютерной игре. Я понимала, что время улетает так же стремительно, как черная дорога под нами. Мне было до тошноты страшно, что никогда больше мы не будем с ним так близки, как сейчас, когда разделявшая нас стена исчезла, пусть ненадолго. В его словах был намек на конец отношений, и я корчилась, как от боли, при одной мысли об этом. Я не хотела терять даром ни минуты из тех, что могла быть рядом с ним.
— Расскажи мне еще что-нибудь, — в панике попросила я. Мне не важно было, что именно, просто хотелось услышать его голос. Он быстро взглянул на меня, пораженный переменой.
— Что ты хочешь знать?
— Почему вы охотитесь на животных, а не на людей? — предложила я, мой голос звенел от отчаяния. Я почувствовала, что у меня навернулись слезы на глаза, и боролась с печалью, которая грозила вот-вот поглотить меня.
— Я не хочу быть чудовищем, — очень тихо ответил он.
— Но ведь животных недостаточно?
Он помедлил.
— Я, конечно, не уверен, но это все равно, что для тебя есть только тофу и соевое молоко. Мы называем себя вегетарианцами — такая милая корпоративная шутка. Это не насыщает нас полностью, но дает силы, чтобы сопротивляться жажде. Большую часть времени. — Зловеще добавил он. — Иногда держаться становится особенно трудно.
— Тебе сейчас очень трудно? — спросила я.
Он вздохнул.
— Да.
— Но сейчас ты не голоден, — уверенно заявила я.
— Почему ты так думаешь?
— Твои глаза. Я же говорила — у меня есть теория. Я заметила, что люди — особенно мужчины — куда злее, когда они голодны.
Он засмеялся:
— Ты очень наблюдательна, нет, правда!
Я не ответила, я просто слушала этот смех, старясь запомнить его навсегда.
— Ты в выходные ходил на охоту с Эмметтом? — спросила я, когда снова стало тихо.
— Да. — Он остановился, словно решая, сказать еще что-то или нет. — Мне не хотелось уезжать, но это было необходимо. Немного легче быть рядом с тобой, когда я не голоден.
— Почему тебе не хотелось уезжать?
— Мне… тревожно… когда я далеко от тебя. — Он смотрел на меня со страстью и нежностью, и от этого взгляда у меня внутри плавились кости. — Я в прошлый четверг не шутил, когда просил тебя не свалиться в океан и не попасть под машину. Я был сам не свой все выходные — так волновался за тебя. А после того, что случилось сегодня, я вообще удивляюсь, как тебе удалось пережить ту поездку целой и невредимой. — Он покачал головой, а потом вспомнил что-то: — Ну, правда, не вполне невредимой.
— Что?
— Руки, — напомнил он мне. Я посмотрела на свои ладони с почти зажившими ссадинами на запястьях. От его глаз ничего не скроешь.
— Упала, — вздохнула я.
— Так я и думал. — Уголки его губ изогнулись. — С тобой легко могло случиться что-то и похуже, и я мучился от разных мыслей все выходные. Это были страшно долгие три дня. Я порядком потрепал Эмметту нервы.
Он печально улыбнулся мне.
— Три дня? А разве ты не сегодня приехал?
— Нет, мы вернулись в воскресенье.
— А почему тогда никого из вас не было в школе?
Я почувствовала раздражение, даже злость при мысли о том, сколько напрасных мук принесло мне его отсутствие.
— Ну, ты вот спрашивала, сгорю ли я на солнце. Не сгорю, но все равно я не могу бывать на людях в солнечные дни.
— Почему?
— Когда-нибудь я тебе покажу, почему, — пообещал он.
Я немного поразмыслила над этим.
— Но ты мог позвонить, — решила я наконец.
Он был озадачен.
— Я же знал, что ты в безопасности.
— Но я не знала, где ты. Я….
Слова замерли у меня на губах, и я резко опустила глаза.
— Что? — его бархатный голос требовал ответа.
— Я так не могу. Не видеть тебя. Я тоже себе места не нахожу. — Я покраснела, сказав это вслух.
Он не издал ни звука. Я подняла глаза и увидела, что его лицо исказила боль.
— Нет, — со стоном тихо произнес он. — Это плохо.
Я не могла понять, о чем он.
— Я что-то не то сказала?
— Разве ты не понимаешь, Белла? Одно дело, когда я делаю самого себя несчастным, и совсем другое — когда ты вовлекаешься во все это до такой степени, — он отвел страдающий взгляд и смотрел на дорогу, а слова текли так быстро, что я почти не понимала его.
— Я не хочу еще раз услышать от тебя что-нибудь подобное. — Он сказал это тихо, но повелительно. Его слова больно ранили меня. — Это плохо, это неправильно. Это вредно, наконец. Я опасен, по-настоящему опасен, пойми это, Белла.
— Нет, — я изо всех старалась, чтобы это не прозвучало, как слова капризного ребенка.
— Я серьезно, — прорычал он.
— Я тоже. Я говорила, что мне не важно, кто ты. Уже слишком поздно.
— Никогда не говори так, — резко, почти грубо выпалил он.
Я закусила губу. Хорошо, что он не видит, как мне больно. Я уставилась на дорогу. Наверное, мы уже подъезжали. Он все равно ехал слишком быстро.
— О чем ты думаешь? — спросил он. Суровость еще звучала в его голосе. Я просто покачала головой — не уверена, что смогла бы что-то сказать. Я чувствовала его взгляд, но не отводила глаз от дороги.
— Ты плачешь? — с ужасом спросил он. Я даже не чувствовала, как слезы текли по моим щекам. Я провела рукой по лицу — действительно, предательская жидкость была тут как тут.
— Нет, — сказала я, но голос дрогнул.
Я видела, как он неуверенно потянулся ко мне правой рукой, но остановился и медленно положил руку обратно на руль.
— Прости.
