Галина Романова - Демон ревности
Все же ясно изложил, по нотам буквально.
— То есть ты хочешь убедить меня, Макаров, отпустить двух имеющихся у меня подозреваемых? Подозреваемых, на которых у меня куча улик? Доказательная база как по учебнику! Я, по-твоему, должен их отпустить и искать непонятно кого? Кого-то, кто, возможно, убил женщину на твоем участке. И кто, по-твоему, может быть причастен… Макаров, ты вообще, да?!
Снова выдох той же силы, шевельнувший бумагу на столе.
— Вот нельзя нашему брату надолго в отпуск уходить, правда? — Смотров глянул на него с отцовской жалостью. — Ведь теряем хватку, правда?
— Я так не думаю, — попытался не обидеться Дима, но неприятно сделалось.
Хотя он мог бы возразить. Он из отпуска не выходил, его отозвали, народу катастрофически не хватало. А еще случилось убийство, а он считался одним из лучших сыщиков, между прочим. И вот сейчас, именно сейчас, когда Смотров так энергично сокрушался, он все больше убеждался, что что-то такое нащупал. Еще, правда, не до конца, но что-то забрезжило. Какой-то смысл.
— Так, давай, Дима, расскажи еще раз, — вдруг проговорил Смотров, вдоволь наглядевшись в окно.
Хотя там ничего, кроме пелены надвигающихся сумерек, не было. Просто бледно-серый квадрат, и все.
— В общем, так. Погибшая Егорова работала на фирме, которой руководит Глазунова, — начал он с самого начала.
— Глазунова — это у нас подруга Киры Степановой?
— Совершенно верно.
— Так. Дальше.
Смотров поставил пальцы циркулем на бумаги, которые послушно шевелились от его раздраженного выдоха. Сделал ими два широких шажка.
— Недавно Егорова была уволена за какие-то там косяки по работе. По нехорошей статье уволена была, — уточнил Макаров. — И оставшись без работы и без поддержки человека, который ее просил обо всяких непорядочных одолжениях, начала потихоньку промышлять шантажом.
— Заработать захотела?
— Именно!
— И?
— И в круг ее преступных интересов попало сразу несколько человек. Первый — это сама Ирина Глазунова. Второй — это твой подозреваемый Илья Степанов. Третий — ее любовник Виталий Илов. И четвертый, — Макаров напоролся на насмешливый взгляд коллеги, но стойко выдержал, — это как раз тот человек, который остался за кадром. То есть он нам неизвестен.
— Ага. Неизвестен.
Растопыренные пальцы Смотрова, как ходули, обогнули по кругу бумаги, разложенные на столе, остановились возле часов, которые показывали приближение конца рабочего дня. Выразительно по ним постучали.
— Да, неизвестен. Но он существует, Гена. Из плоти и крови. И очень верткий, раз так ловко путает следы.
— Он их просто не оставляет, — поддакнул Гена, но не без подвоха, потому что тут же добавил: — Может, потому что следить некому? Может, его просто не существует, а? Твоего четвертого человека, которого якобы незаконно запеленговал верткий айтишник. Может его просто не существует, Дима?
— Он существует.
— А если нет? А если этот малый… как там его фамилия?
— Лосев, — подсказал Макаров.
— Вот-вот, Лосев этот самый. Что, если он все это выдумал, чтобы выгородить свою начальницу?
— Сначала он ее сдал, а потом начал выгораживать?! — зло оскалился Макаров. — Нелогично, Гена.
— Ой, да брось, Дим! — Смотров переместил пальцы на обширную лысину, пошкрябал. — Парень просто брякнул неосторожное, а потом перепугался. И начал нести всякий мусор насчет неизвестного. Прикинь, как удобно: все разговоры стер, номер неизвестен, зарегистрирован на покойного и говорить можно все что угодно. Лишь бы угодить начальнице.
— Но сначала-то он ее сдал! Как ты это объяснишь?
— Страх, Дима, страх. Он крайне нелогичен. — Смотров самодовольно улыбнулся. — На твоем месте я бы не брал в расчет его показания. Это ложный путь, поверь мне, Дима.
— Я легко это проверю, — глухим голосом возразил Макаров и тоже уставился на пролет окна. Серый цвет за ним стал гуще. — Как только получу данные с телефона погибшей.
— Вот как получишь, тогда и станем с тобой параллели проводить, — обрадованно воскликнул Смотров, и его пальцы провели две невидимые линии по бумагам, разбросанным на столе. — Может, они где и пересекутся, а, Димон? А пока, извини, твоя версия мне не кажется рабочей. Извини.
Он его просто-напросто выставил, поднявшись с места и шагнув к двери сразу после этих слов. Выставил! Хотя и улыбался приветливо, и руки широко распахивал.
— Дурак, — скрипнул зубами Макаров, влезая в свой автомобиль.
И непонятно было, кому он это адресовал, себе или Смотрову. Себе, вознамерившемуся три убийства объединить в одно дело. Или Смотрову Гене, который не хотел ни шагу делать в сторону с проторенной тропы. Причем тропу-то эту проторил не он, а кто-то за него, подсунув ему готовых подозреваемых, как на блюдце. Труп — и пожалуйста вам, рядом с ним убийца в беспамятстве на полу, вся в кровище. Еще один труп — и нате вам второго убийцу, который окровавленные тряпки в своем чемодане хранит. Тьфу! Неужели непонятно, что это подстава?
Хотя, может, все ему понятно, да только неясно, что с этим пониманием потом делать? Проблемы наживать, так? А то, что, возможно, невиновные люди сидят под замком, — это как? А убийца разгуливает на свободе — это как?
— Алло?
Макаров не рассмотрел, кто звонит, отвечая, но молился, чтобы это была не Ирина.
После долгой беседы в его кабинете, куда он сопроводил всех троих, ему не очень хотелось с ней разговаривать. Его бывшая жена так некстати оказалась отчасти права. Так некстати. У Ирины оказалось очень много секретов, причем не самого лучшего свойства. А на вопрос о давнем любовнике, след которого где-то затерялся (так, во всяком случае, утверждала его бывшая), она вообще не ответила. Глянула на него как на таракана и отрезала, что не его это собачье дело. Вот так! Вот тебе, Макаров, и одна лодка с одним веслом на двоих. Получил веслом по башке, что называется, и все.
— Пап?
Дочка! Чуть не прослезился, до того обрадовался родному голосу.
— Пап, а ты где?
— Еду, малышка. Еду по городу.
— А-аа, и то славно, — Василиска шмыгнула носом, значит, почти плакала.
— А что случилось? Чего ты там сопишь? Ревешь, что ли?
— Реву, — призналась она плаксиво.
— И где ревешь? — Он отчетливо слышал звуки городской жизни, значит, она не дома.
— На улице реву, пап, — призналась дочка.
— И чего ревешь на улице? На какой улице ревешь? По какой причине? Может, я тебя подберу? Поревем вместе?
— Пять, — буркнула дочь.
— Что пять?
— Сразу пять вопросов, сыщик, — фыркнула она уже без слезы. — Вот манера у тебя, папка!
