Мэри Брэддон - До горького конца
Однажды после обеда, в начале ноября, тетка послала ее к Кингсбери с поручением в единственную лавку этой деревни, надеясь сколько-нибудь оживить ее прогулкой на свежем воздухе.
— Что бы она ни делала, только бы не сидела уткнув нос в книгу, — сказала мистрис Редмайн, считавшая всякое чтение, кроме Библии по воскресеньям, более или менее вредным занятием.
Грации пришлось идти по той же самой дороге, по которой она так часто ходила с ним, на которой он в первый раз подошел к ней, возвращаясь из церкви. Как она все это хорошо помнила! Вид местности с тех пор очень изменился, но не к худшему. Темные вспаханные поля, золотые, красные и бурые оттенки еще не снятой жатвы, даже сорные травы в изгородях, и водяной щавель в оврагах и роса, которую не в состоянии было высушить ноябрьское солнце, все это вместе было прекрасно. На перекладине небольшой калитки, чрез которую ей надо было пройти, громко пела красношейка. Девушка остановилась и смотрела несколько минут грустными глазами на веселую птичку.
«Желала бы я знать, бывает ли горе у птиц», — сказала она, тихо отворяя калитку.
Она вышла в узкую лощину, окаймленную двумя запущенными изгородями из высоких густых кустов ежевики, орешника и боярышника, разросшихся на высоких склонах, изобиловавших в апреле подснежниками. При самом входе в эту лощину девушка внезапно остановилась и тихо вскрикнув прижала руку к сердцу, забившемуся невыносимо.
Вдали виделась фигура приближавшаяся к ней, фигура высокого мужчины, образ преследовавший ее дни и ночи, Губерт Вальгрев; он, очевидно, узнал ее и ускорил шаги.
Она сумела бы встретить его прилично, если бы он пришел в Брайервуд и она была сколько-нибудь приготовлена к встрече с ним; но теперь самообладание покинуло ее, она упала на его грудь и зарыдала истерически.
— Милая моя, милая!
В течение нескольких минут он не мог произнести ничего кроме этих слов, но старался успокоить ее как испуганного ребенка и терпеливо дождался, пока не стихло ее волнение. Тогда он тихо поднял ее голову и взглянул на ее лицо.
— Что это, Грация? — воскликнул он с испугом.
— Как вы изменились?
— Изменилась? — спросила она с слабою улыбкой.
— Я была не совсем счастлива в последнее время.
— Почему же, милая? Разве что-нибудь случилось в Брайервуде?
— О, нет, там все здоровы, и отец мой пишет самые утешительные письма, но…
— Но что же, Грация?
— Я так глупа, так малодушна! Я не могла совладать с собою, я думала, что никогда не увижу вас опять.
— И вследствие этого были несчастны?
— Да.
— А видеть меня, быть опять со мной, быть моею навсегда — было ли бы это счастием?
Она подняла на него глаза с невыразимою нежностью.
— Вы знаете.
— Так это будет, Грация.
— Но ведь это невозможно! Вы должны жениться на другой.
— Она не будет стоять между мной и этим любящим сердцем, — сказал он обнимая ее и глядя на нее с гордою, счастливою улыбкой. — Будь она в десять раз более то, что она есть. Грация, она не могла бы помешать нашему счастию, так как вы остались верны мне, а я люблю вас всем сердцем.
— Осталась верна вам, — повторяла она грустно, я только о вас и думала с тех пор, как вы уехали.
— А я всеми силами старался забыть вас, Грация, и не мог. Я дал себе зарок никогда не встречаться с вами, но ваше милое лицо было постоянно предо мной. Оно преследовало меня дни и ночи, и наконец после такой долгой и тщетной борьбы, я вернулся к вам, надеясь, что вы мне изменили, Грация, и решились выйти замуж за фермера и что мне придется уехать разочарованным и освобожденным от моей любви. Изменили вы мне, Грация? Не стоит ли между нами какой-нибудь краснощекий фермер?
— Фермер! — воскликнула девушка с презрением. — Если бы сам сэр Френсис Клеведон сделал мне предложение, я отказала бы ему ради вас.
Губерт Вальгрев тихо вздрогнул.
— Сэр Френсис Клеведон, — повторил он. — Почему этот человек пришел вам в голову?
— Об этом человеке я часто думала, когда не знала вас, — отвечала она с улыбкой. — У каждой женщины есть герой, и сэр Френсис был моим героем, хотя я ни разу не видела его.
Лицо мистера Вальгрева, сиявшее пред том счастием и торжеством, внезапно омрачилось.
— Вы никогда не видали его? В таком случае я не имею основания ревновать. Он, вероятно, красивый мужчина, потому что судьба не знает меры своим щедротам, если захочет быть щедрою. Ее фавориты ни в чем не нуждаются. Но не будем терять время, говоря об этом человеке, Грация, у нас есть более интересная тема. Милая моя, правда ли, что вы любите меня, что это бледное лицо изменилось от тоски по мне?
— Другой причины не было, — отвечала она застенчиво.
— И вы моя, Грация?
— Вы это знаете, — отвечала она, подняв на него глаза, тронувшие его до глубины души своею невинностью. — Я ваша, если вы решились пожертвовать теми надеждами на будущее, о которых вы говорили, и отказаться от богатой невесты.
— Возлюбленная моя, я почти всем готов пожертвовать для вас.
— И вы женитесь на мне? — спросила она нерешительно, и яркий румянец разлился по ее лицу. Даже в своем маленьком мире она успела узнать, что любовь не всегда ведет к браку. Во всякой деревне есть свои рассказы об обманутой любви и непостоянстве мужчин, и в Кингсбери были такие рассказы, и Грация их слышала.
— Я сделаю все, что обязан сделать честный человек, моя милая. Я всеми силами буду стараться, чтобы вы были счастливы, если вы доверитесь мне.
— Разве я могу сомневаться в вас, — отвечала она, Я так люблю вас!
— Следовательно, чем скорее тем лучше?
— Что? — спросила она с удивлением.
— Наше соединение.
— О, нет, нет. Вы не должны спешить. Это слишком большая жертва с вашей стороны, и если вы впоследствии раскаетесь, я буду несчастна, зная, что для меня вы отказались от того, чем так дорожили. Притом у меня есть отец. Нет, как ни люблю я вас, но без его ведома я не могу ничего сделать.
— Вот как, Грация! И это вы называете беспредельною любовью? Отец вам дороже меня? Вспомните, как мало значения имел старый Капулетти для Джульетты, когда она полюбила Ромео.
Грация улыбнулась на эти слова. Он сам читал ей «Ромео и Джульетту», во фруктовом саду, в долгие летние вечера, и научил ее ценить это произведение лучше, чем она ценила его прежде.
— Но синьор Капулетти был несимпатичный отец, — сказала она, — а мой так добр.
— Милая моя, я не сомневаюсь, что отец ваш прекрасный человек, но ведь он теперь среди наших антиподов, а я боюсь долгих отсрочек. Жизнь и без того коротка. Поверьте мне, что философия Ромео и Джульетты была самая практическая философия: влюбились и обещались сегодня, женились завтра.
