Мэри Брэддон - До горького конца
— Они не могла украсть его, тетушка. Я носила его под платьем, и они не знали что он на мне.
— Не знали! Если бы вы проглотила золотую монету, они знали бы, что она внутри вас. К тому же вы, наверное, вынимали его и показывали кому-нибудь из их паршивых ребятишек. Наживете вы себе когда-нибудь тиф или оспу с этим народом. На что вы будете годны без вашей красоты, не умея ни за что взяться?
Грация молчала, чувствуя себя виноватою. Она вспомнила что сидя накануне у изгороди и держа на руках ребенка, мать которого с толпою подростков работала на расстоянии нескольких шагов от нее, она вынула свой медальон и вертела его пред глазами малютки, любуясь сама на единственную вещь, служившую ей воспоминанием о краткой истории ее любви.
Тетушка Ганна однако вовсе не расположена была допустить, чтобы медальон пропал.
— Не стоило тратить на вас деньги, — сказала она, — и я это скажу мистеру Вальгреву, если когда-нибудь увижу его. Медальон из чистого золота с настоящим жемчугом, и носить его по будням среди рабочих!
Наворчавшись вдоволь, тетушка Ганна отправила Джека и Чарли и одного из фермерских рабочих искать медальон под руководством Грации, которая должна была указывать все места, где была накануне.
— Но это положительно все равно, что искать месяц в траве, — сказала им тетушка Ганна, когда они отправлялись в путь.
Предсказание ее оправдалось. Молодые люди искали вплоть до вечернего чая, искали тщательно, но безуспешно. После чая смеркалось и пришлось прекратить поиски. Мистер Джемс собрал вечером рабочих, объявил им о пропаже и обещал пару соверенов тому, кто возвратить медальон, будь то мужчина, женщина или ребенок, но они все отвечали, подтверждая свои слова разнообразными клятвами, что ничего не знают о медальоне и никогда не видели его.
— Это ложь, — отвечал Джемс Редмайн твердо. — Кто-нибудь из вас видел его и украл его и, может быть, уже убежал с ним в ночь. Медальон почти в мою ладонь, и сыновья мои нашли бы его если бы он лежал в траве. Они обыскали все места, где была вчера мисс Редмайн. Грех вам обижать ее, она была всегда очень добра с вами.
— Разве мы это не чувствуем, — воскликнули женщины с отчаянною энергией и с сильным ударением на последнем слове. И гул голосов отвечал протестом против предложения, что кто-нибудь из рабочих способен взять вещь, принадлежащую мисс Редмайн.
Грация ушла в свою комнату крайне утомленная тяжелым днем, ходьбой взад и вперед и поисками с постепенно уменьшавшеюся надеждой на успех. Она лишилась своего единственного утешения.
— Я никогда не увижу опять его лица, — сказала она себе. — Сама судьба против меня.
Глава XVI. НО ЕСЛИ У ТЕБЯ НА УМЕ НЕДОБРОЕ
После потери медальона Грация, видимо, упала духом. Добросердечный дядя Джемс сделал все, что было в его силах, чтоб отыскать пропажу: передал дело в руки полиции, наводил справки у лондонских закладчиков, но все напрасно. Бедная Грация бродила по опустевшим полям с устремленными в землю глазами, как печальный призрак, носящийся на сцене несчастной жизни. Тетушка Ганна часто выговаривала ей за такое малодушие.
— Пропал так и пропал, — утешала она ее, — и нечего искать его понапрасну. Разве на свете мало других медальонов. Вот если Бог даст, за эту четверть года окажется прибыль, когда мы сведем счеты, мы с дядей купим вам новый медальон и вставим наши портреты. И такую вещь надо будет беречь как семейное воспоминание, которое вы когда-нибудь покажете сво им детям.
Грация невольно содрогнулась. Портрет тетушки Ганны вместо его благородного лица, вместо его божественных глаз!
— Вы очень добры, — сказала она чуть не плача, — но я никогда не буду носить другого медальона.
— Вот это хорошо! Вы, может быть, думаете, что мы не в состоянии подарить вам такой дорогой медальон как тот, который вы потеряли. А я надеялась, что вы будете более дорожить вещью, которая подарена вам вашими родными, сколько бы она ни стоила, чем подарком чужого человека.
— Вовсе не потому, тетушка. У меня есть ваши портреты в альбоме, и я очень дорожу ими, но другого медальона я никогда не надену. Мне, видно, не суждено носить их.
Прошел октябрь, но поездка к лондонскому доктору все откладывалась по разным причинам. Постепенная перемена в Грации не поражала тех, кто видел ее ежедневно. Девушка вставала в определенное время, занимала свое место за столом, терпеливо выносила рутину скучной жизни и никогда не жаловалась.
Но она была очень несчастна. Не было у нее подруги ровесницы, с которою она могла бы отвести душу, не было никаких развлечений, а тихая, монотонная жизнь фермы способствовала как нельзя более усилению ее горя.
Она написала благодарственное письмо мистеру Вальгреву, формальное письмо, просмотренное всем семейством, в котором благодарила его за подарок, который очень, очень хорош и которым она будет очень дорожить всю жизнь. Слово очень повторялось беспрестанно, и написано письмо было ее лучшим пансионским почерком и на самой плотной и белой почтовой бумаге, какую только могли достать в Танбридже. Дядя Джемс хотел купить бумагу с видом этого места на верху первой страницы, но племянница решила, что это будет вульгарно.
— Он знает Танбридж, дядя. Для чего ему вид на копеечной бумаге?
Письмо это осталось без ответа, да и не давало повода ни к какому ответу, хотя Грация с месяц жила слабою надеждой получить хоть уведомление, что оно дошло по назначению. С потерей этой надежды и с потерей медальона у нее не осталось ничего, кроме страшного будущего, будущего, в котором он не должен был иметь никакого участия.
А ее отец, письма которого в последнее время свидетельствовали о возраставшем успехе и подавали надежду, что он возвратится в конце текущего года, отец, о котором она так тосковала год тому назад — бы я ли он забыт? Нет, не забыт, но смещен на второе место. Она часто думала о нем и считала себя виноватою пред ним. Если б он в это время возвратился, чтоб ободрить и утешить ее, она, может быть, нашла бы в себе силы бороться с своим горем и заглушить его. Отец в былое время был для нее всем — отцом, матерью, товарищем, другом, и радость свидания с ним заставила бы померкнуть другой образ и он стал бы только воспоминанием о прежнем страдании. Но отец ее приезжал, и она продолжала думать о Губерте Вальгреве.
У ней не было никакой надежды, не было даже надежды увидеть его опять когда-нибудь, и день за днем просыпалась она в туманные ноябрьские утра с невыносимой пустотой в душе. Эти пробуждения были даже тяжелее, чем в дни разлуки с отцом. То горе даже в лучшее время было облегчено надеждой; настоящее было безнадежно.
