Юлия Шилова - Любовница на двоих
— Какую корзину?
Обыкновенную — плетеную. Не пойдем же мы по улице с ребенком на руках. Положим ее в корзину на мягкое полотенчико, накроем марлечкой. Никто и не догадается. Самое главное, чтобы она не плакала.
Я взяла доченьку на руки и стала баюкать.
— Галя, только не забудь ее накормить! — крикнула я.
— Не забуду.
— Это нужно сделать как можно быстрее!
— Не переживай! В первой попавшейся кафешке купим детскую смесь, — донеслось из кухни.
— Только бутылочку не забудь!
— Не забуду.
— А ты помнишь, как смесь разводить?!
— Я все помню, перестань волноваться!
— А у этой пожилой эмигрантки, у которой поживет моя Динка эти две недели, есть внуки?
— Есть.
— Она их нянчит?
— Да, ей их привозят на выходные.
— Получается, что опыт общения с детьми у нее есть?
— Еще какой!
Галина вышла их кухни с большой плетеной корзиной, на дне которой было постелено махровое полотенце, и обняла меня за плечи.
— Ну успокойся, возьми себя в руки. Я же тебе говорю, все будет нормально.
— Как я могу не переживать, я же мать, — с укором сказала я.
— Я тоже не посторонний человек.
— Еще скажи, что ты отец.
— А почему бы и нет! Вот поменяю пол и стану Динульке вместо отца…
— Господи, как у тебя все просто…
— А чего усложнять…
— В самом деле, чего усложнять, — проговорила я сквозь слезы и поцеловала засыпающую дочку в лоб. Всем своим существом я ощущала, что она стала для меня всем, она неотделима от моей жизни. — Мое счастье, мое… Господи, откуда только берутся изверги, которые могут делать деньги, превращая живое трепетное существо в набор отдельных органов, продавая малюсенькую печень, микроскопические почки и это маленькое, беззащитное детское сердечко… Господи, как же это страшно!
Я плакала, целовала свое дитя, просто физически ощущая, как подходит момент нашего расставания. Две недели, проведенные в разлуке, будут полны страдания и муки. Как, наверное, мягко и радостно рожать ребенка для любящего, преданного мужа, который заботится о твоем здоровье и полон благодарности за подаренное ему чудо. Мне же ребенок достался самой дорогой ценой и стал единственным счастьем в этой жизни. Я никогда не пожалею о том, что из-за него Мне пришлось пережить смертельную опасность родовых мук — дикую нечеловеческую боль, разрывающую все тело. Я готова была испытать и большее, чтобы избавиться от глубокого чувства вины за то, что я когда-то согласилась продать его.
Когда моя дочь вырастет, я обязательно расскажу ей все. Может быть, тогда спадет с моей души груз, который мне придется нести долгие и долгие годы. Я расскажу ей все, и она обязательно меня поймет, простит и не станет презирать, хотя мой поступок достоин презрения.
— Ольга, пора, — послышался голос Галины. — Иначе опоздаешь на самолет.
— Да, конечно, — пробормотала я и положила спящую доченьку в корзину.
Осторожно подняв корзину, Галина дружелюбно чмокнула меня в щеку и очень тихо произнесла:
— Все будет хорошо. Больше нет времени прощаться.
— Прощаться?!
— Ну да, на две недели.
Галина достала конверт, извлекла оттуда доллары и протянула мне.
— Это мне?
— Конечно, тебе. Извини, тут ровно тысяча. Больше пока нет.
— Спасибо.
— На здоровье, — зачем-то съязвила Галина и дала мне висящие на брелке ключи.
— А это зачем?
Это ключи от московской квартиры, которую я снимаю. Там проплачено еще на два месяца вперед. Вот адрес.
Сунув дары Галины в карман, я посмотрела на нее благодарным взглядом и произнесла еще раз:
— Спасибо.
— Да не за что. Эти ключи на тот случай, если ваш папка с улицы Академика Скрябина убит или по каким-либо причинам не захочет тебя принять. Нам пора.
Услышав последние слова, я вздрогнула и ощутила чудовищную пустоту. Я напряглась, стараясь понять, что же это такое — дыхание смерти или дыхание бессмертной любви…
— Нам пора, — повторила Галина и взяла меня за руку. — Пойдем, пока малышка спит.
— Пойдем, — прошептала я, глотая слезы, и на ватных ногах направилась к выходу.
Мы осторожно вышли» на лестничную площадку и прислушались. В подъезде было тихо, а это значило, что мы могли приступать к осуществлению своего плана. Галина постаралась меня взбодрить и как-то по-отечески прошептала:
— Ты смелая, умная и отчаянная женщина. Ты все делаешь правильно. А я помогу, обязана помочь и тебе, и твоему ребенку.
Эти слова придали мне сил. К счастью, лестница, ведущая на чердак, была не очень крутой, но, забравшись на самый верх, мы все же вынуждены были немного постоять и перевести дыхание.
— Динуля, умница, спит, — дружелюбно сказала Галина и переложила корзину в другую руку.
— Может, я понесу? Ты устала.
— А чего там уставать? Она весит-то три с небольшим килограмма. Вот когда она начнет расти, тогда намаешься.
— Просто я с ней теперь так долго не увижусь…
— Тоже мне долго! Каких-то две недели.
Мы двинулись дальше. На чердаке была целая куча хлама, поэтому приходилось идти крайне осторожно. Моему возмущению не было предела.
— Боже мой! Казалось бы, американский дом, а сколько же тут всякой дряни. А все кричат — цивилизация, цивилизация…
— У них тут такие свалки, что тебе и не снилось. Есть целью кварталы для нищих и бомжей. Грязи по колено, а дышать так вообще нечем.
— И что, никто не убирает?
— Никто. В эти кварталы вообще редко кто ходит.
— А ты там была?
— Да, пришлось однажды. Пренеприятное зрелище, я тебе скажу.
— И что ты там делала?
— Да так, искала одну прооперированную дамочку.
— Что еще за дамочка?
— Такая же, как я. Она раньше была мужчиной, а стала женщиной. Мне нужно было с ней поговорить. Посмотреть результат операции, выяснить ее психологическое состояние.
— Зачем?
— Затем, что мы с ней очень похожи. Вернее, у нее такая же судьба, как у меня. Мне ее адрес в клинике дали.
— Послушай, если ока позволила себе сделать операцию… — Я буквально прервала свою мысль и широко открыла глаза. Затем помолчала несколько секунд и растерянно пожала плечами. — Значит, у нее должны быть деньги.
— Она из состоятельной семьи.
— Тогда, какого черта она делала в квартале для нищих?
— Она ушла туда жить.
— Жить?!
— Да. Понимаешь, она сделала операцию, перенесла много боли и мук, а затем поняла, что сотворила ошибку.
