Татьяна Устинова - Пороки и их поклонники
Подошел Тинто Брасс, потыкался носом в ухо, в пластмассовый кружок, внутри которого гремел “Deep Purple”.
– Уйди! – приказал Архипов, не слыша себя. – Сейчас штангу на лапу уроню!
Тинто не ушел. Он был удивительно упрям. Архипов отвернулся от него. Он не любил, когда на него смотрели во время его экзекуций, а отвязаться от Тинто было невозможно. На руках надулись вены – мокрые и синие. Оставалось еще совсем немного. Минут пятнадцать.
* * *
Макс осторожно потянул на себя раму, уверенный, что окно закрыто. Рама не поддалась, и он потянул еще раз. Конечно, закрыто. Он целый день добирался до этого дома. Он знал – если доберется, больше ничего с ним не случится.
Сильный, здоровенный, похожий на бога Тора Манькин сосед придумает что-нибудь, и даст Максу поесть, и уложит спать на невиданном матрасе, а утром пойдет и спасет глупую Маньку, наделавшую дел. Он не думал, что станет делать, если окно закрыто.
На улице у него дважды проверяли документы и оба раза отвязались только потому, что он выглядел “жалостливо” и смирно просил его отпустить – он приехал к сестре, адрес такой-то, вот видите, на бумажке написано. Сейчас каникулы, так он погостить приехал! Его отпускали, но умный Макс был уверен – если заберут ночью, не отпустят.
Ему очень хотелось есть, а денег не было совсем, ни копейки. Он не мог поехать на метро как раз потому, что у него не было денег. Он шел и шел, спрашивал, куда идти, и опять шел. Ему отвечали, но смотрели подозрительно – Чистопрудный бульвар находился слишком далеко от того места, где Макс о нем спрашивал.
Вот он пришел, наконец, а окно закрыто.
Придется ночевать на улице, хотя он замерз так, что зубы во рту отчетливо стучали, а когда Макс пытался их сжать, начинала как-то подозрительно дергаться шея – пусть уж лучше стучат, ну их!
А может, его и дома нету. Может, уехал. Он ведь не должен сидеть и ждать, когда придет Макс Хрусталев.
Что делать? Как быть?
Макс присел под окно – там не было лужи, только сырой асфальт, вода скатывалась под куст бузины, – ноги почти не держали его. Он сел под окно и спрятал холодный нос за отворот куртки. За отворотом тоже было мокро, но не так холодно, и пахло псиной, наверное, от свитера.
Бабушка говорила когда-то, что связала его из собачьей шерсти. У бабушки была собака Клякса – не настоящая собака, как у соседа, а так, чепуховина, мелкая, вертлявая, черная. Бабушка ее вычесывала и добавляла шерсть “в нитку”.
Вот теперь псиной и пахнет.
Маньку поймали, когда они садились в поезд.
Макс твердо решил, что никуда не поедет – убежит на первой же станции! Не для того он ехал в Москву, чтобы через три дня сестрица – зараза! – приволокла его обратно, как провинившуюся козу. Он убежит. У него теперь своя жизнь, что бы там она ни говорила.
К ней подошел человек. Самый обычный человек, в пиджаке и галстуке, и плащ у него был серый, тоже самый обычный. Макс смотрел издалека, потому что она ушла вперед, а он тащился нога за ногу – не хотел никуда ехать и строил планы побега. Она вздрогнула, вскинула голову и сверху вниз – оттого, что высоченная, – посмотрела на того, в плаще. Он стал что-то говорить, а она вдруг бросилась бежать вдоль состава, и люди шарахались от нее и смотрели вслед, а Макс стоял, разинув рот.
Наперерез ей выскочил еще один – откуда он выскочил, из-под поезда, что ли? – и как-то подозрительно быстро ее утихомирил. Она сама пошла с ними и прошла мимо Макса так, как будто никогда в жизни его не видела. Она даже отвернулась, когда проходила мимо него.
Сумка болталась у нее на плече, и тот, который в пиджаке, шел совсем рядом, а второй чуть-чуть сзади. Прикуривая, он вдруг встретился с Максом глазами, посмотрел внимательно. И тут Макс перепугался так, что кожу на голове как будто стянуло к макушке.
Неизвестно, чего он перепугался, – ничего не происходило. Просто человек, прикуривая, смотрел ему в лицо, и Макс понял, что должен спасаться.
Немедленно.
Он неловко побежал, оглядываясь, два раза споткнулся, чуть не упал, пробежал через длинный вокзальный пассаж, выскочил на остановку и сиганул в какой-то автобус. Двери закрылись, автобус поехал. Хорошо, что в кармане оказалось семь рублей. Автобус завез его куда-то на окраину, Макс понятия не имел, что это за окраина – громадные белые дома, широкие улицы, холодный ветер. На остановках толпы людей штурмовали автобусы и редкие троллейбусы с ожесточением и страстью.
Макс посидел на лавочке под стеклянным панцирем остановки, а потом ушел, потому что рядом пристроился спать мужичонка в красном плаще и соломенной шляпе, воняло от него невыносимо.
Тогда Макс в первый раз спросил у подходящего по виду прохожего, как пройти на Чистопрудный бульвар.
“Пройти-и? – удивился прохожий. – Пожалуй, лучше ехать. Идти тебе отсюда как раз до завтра”.
Прохожий не знал, что у него нет денег, и Макс пошел. Сначала он шел просто так – смотрел по сторонам. Потом стал думать, во что же такое влипла его сестрица – надо же, сестрица у него! И признала, сказала, что помнит его уши, смешная! И чего ей взбрело отправлять его обратно, да еще вместе с ним ехать?! Дура какая-то…
Потом он стал думать о том, где она теперь, и что с ней, и что он скажет ее соседу, когда, наконец, дойдет до него. Кто это ее уволок? Зачем? Может, она денег задолжала? Или кавалера кинула, а он в обиду ударился? Колькин брат Серега пришел из армии, а Наташка с Генкой как раз загуляла. Так Серега как пошел молотить направо и налево, мало никому не показалось, Генке особенно. А Наташка все равно заявила, что одного только Генку любит и не нужен ей никакой Серега. А через год они с Генкой развелись, и теперь она опять к Сереге клинья подбивает. Бабушка сказала – шалава девка, одно слово!
Потом Макс захотел есть, а город – не тот, который был у сестры и ее соседа, старый, уютный, не слишком высокий, с липами и лавочками, а другой – громадный, мрачный, переполненный людьми, машинами и свинцовыми тучами, – все никак не кончался.
Потом он уже думал только о том, что устал и замерз, и о том, как ему хочется есть, и еще о горячей воде, с силой бьющей из сверкающей насадки, и о металлических кнопках на могучей собачьей шее, и о мягкости круглой штуковины, на которой он в прошлый раз спал. Ему становилось стыдно, когда он вдруг вспоминал о Маньке и о том, что совсем не думает о ней, а потом он опять забывал и думал только о том, как дойдет и поест.
Только в арке он вдруг вспомнил про старикашку с его кружкой – старикашка вполне мог закрыть окно на холодную белую щеколду, и Максу тогда не влезть.
Так все и получилось.
Если бы не было дождя, он бы переночевал в кустах бузины и сирени, а утром караулил бы у ворот, когда выедет черная блестящая машина. Дождь шел, и Максу страшно было представить, что он до утра просидит в “устах, голодный и мокрый.
