Сандра Браун - Связанный честью
Она только крепче прижала к себе ребенка:
– О чем ты?
– О том, что завтра я возвращаюсь в резервацию, и он поедет со мной.
Эйслин смертельно побледнела. Даже губы стали белыми как мел. На лице остались только огромные голубые глаза, которые в упор смотрели на человека, снова превратившегося во врага.
– Ты не можешь его забрать.
– Могу. И заберу.
– Нет!
– Меня ничто не остановит.
– Я пущу по твоему следу полицию, – пригрозила она.
Его губы сложились в циничную улыбку.
– Меня никто не сможет найти, если я захочу спрятаться, мисс Эндрюс. Но даже если такое маловероятное событие случится, я буду бороться с тобой за своего сына и дойду до Верховного суда, если понадобится. Я ведь это умею. Я адвокат, помнишь? По-моему, он закончил.
Эйслин заледенела от страха. Когда она наконец осознала смысл его последнего предложения, он уже пересек комнату и наклонился над ней. Она не успела отреагировать, а Лукас снял с ее плеча пеленку.
Насытившийся Тони возлежал у нее на руках. Пухлая щечка прижималась к ее груди, а маленький ротик в жемчужных капельках молока привалился к соску. Он спал, переполненный молоком и довольный, как деспот после трехдневной оргии.
Лукас погладил щечку спящего ребенка. Коснулся его губ кончиком пальца. Потом темная голова приблизилась, и он поцеловал Тони в макушку.
Эйслин сидела в полном ошеломлении. Слишком потрясенная, чтобы шевельнуться. Она едва дышала. Лукас просунул ладони между ней и ребенком и забрал у нее мальчика. Выпрямился и отнес малыша в кроватку. Тони срыгнул, и Лукас снова хихикнул.
Эйслин заставила себя выйти из транса. Близость Лукаса ее просто парализовала. А ощущение его дыхания на коже буквально ошеломило. Она торопливо вернула на место чашечки бюстгальтера, застегнула рубашку и встала с кресла-качалки.
– Теперь нужно уложить его спать, – сказала Эйслин и, оттеснив Лукаса в сторону, подошла к кроватке.
Она перевернула Тони на животик.
– Он спит на животе?
– Да.
Малыш подтянул коленки и выставил попку. Почмокал губками, словно досасывая молоко, и затих.
– Он кажется таким удовлетворенным, – заметил Лукас.
– Сейчас да, – мягко согласилась Эйслин, накрывая сынишку одеялом.
– Ну а я нет.
Она подняла взгляд на Лукаса и вздрогнула. Его лицо выражало абсолютную бескомпромиссность.
– Ты не станешь забирать его у меня, ведь правда? – спросила она, надеясь, что ей не придется его умолять.
Она сомневалась, что отец сможет выиграть опеку у любящей, заботливой и обеспеченной матери, какие бы юридические махинации он ни проворачивал. Но Тони действительно мог стать предметом судебной тяжбы. Его могли даже забрать под опеку государства и передать в приемную семью, пока суд не решит, с кем он должен жить. А это могло занять годы.
– Подумай о Тони.
– О нем я и думаю. – Он взял ее за плечи. – Как ты считаешь, твое общество его примет? – И, не дав ей времени ответить, добавил: – Никогда, Эйслин. Они никогда не примут его.
Его руки тяжестью лежали у нее на плечах. Жесткие и теплые. Она вспомнила другой раз, когда он ее касался, и сразу пожалела об этом.
– Поверь мне, уж я-то знаю. С точки зрения англо, если в тебе есть хоть часть индейской крови, это все равно что ты целиком индеец. Хотя Тони так похож на англо, что он будет изгоем и в индейском обществе. Его не примут ни там, ни здесь.
– Я прослежу, чтобы его приняли.
Лукас улыбнулся уголком рта, насмешливо и с жалостью:
– Ты наивна и обманываешь саму себя, если действительно так думаешь. Ради бога, я знаю, каково находиться между двух культур! Я всю жизнь жил с этой раздвоенностью. Я должен защитить от нее своего сына.
– И каким образом? В чем ты видишь решение? Увезти его в отдаленную часть резервации, где он никогда не столкнется с другими людьми?
– Если понадобится, то и это тоже, – мрачно ответил он.
Эйслин недоверчиво на него посмотрела:
– И ты думаешь, это справедливо?
– Обстоятельства его рождения тоже не были справедливыми. Жизнь вообще несправедливая штука. Я уже давным-давно понял – справедливости не существует.
– И потому ты выпячиваешь свою озлобленность, чтобы все ее видели, – обвиняюще произнесла она, сердито сбрасывая его руки. – Тони не будет расти в ненависти. Я не допущу, чтобы он, как и ты, Лукас Грейвольф, стал ее заложником. И в конечном счете, как ты думаешь, кого он возненавидит больше? Тебя! Он не поблагодарит тебя за свою изолированность от мира.
Лукас понял, что в какой-то мере заслужил отповедь, и нерешительно молчал. Но он не собирался отдавать ей победу в споре.
– А что собиралась делать ты? Рассказывать, что его индейская внешность – чистая случайность? Ты хотела сделать из моей личности абсолютную тайну?
– Я… я не планировала так далеко вперед.
– Ну так подумайте об этом, леди. Потому что придет день, и он спросит о своем отце. Я поступил именно так.
После нескольких секунд напряженного молчания Эйслин тихо спросила:
– И что тебе ответили?
Лукас смотрел на нее так долго, что ей показалось: он не ответит. Но потом он снова встал у окна, почти целиком загородив его своими широкими плечами. Устремив невидящий взгляд в далекие горы, он заговорил:
– Зачавший меня мужчина был солдатом-англо. Они стояли в форте Хуачука. Моей матери было тогда шестнадцать. Она рано окончила школу и уехала из резервации в Тусон. У Джозефа там были друзья, которые дали ей кров и стол. Она устроилась официанткой в столовую.
– И там встретила твоего отца?
Он кивнул:
– Он пофлиртовал с ней и предложил пойти с ним на свидание после смены. Она ему отказала. Но он все продолжал приходить в ее столовую. Мама сказала, что он был очень красивым, лихим, очаровательным.
Лукас сунул руки в задние карманы обтягивающих джинсов. Если он хоть немного пошел в отца, если тот был таким же высоким и стройным, Эйслин могла понять, почему Элис Грейвольф на него запала.
– В конце концов она согласилась пойти с ним на свидание. И если говорить прямо, мисс Эндрюс, он ее соблазнил. Сколько у них было свиданий, я не знаю. Мама по понятным причинам не уточняла. Но через несколько недель после их знакомства он отбыл со своей частью в неизвестном направлении. Он даже не попрощался. Просто перестал к ней приходить. А когда она рискнула позвонить на базу, чтобы сказать ему, что беременна, ей ответили, что он больше здесь не служит.
Лукас повернулся к Эйслин. Она никогда не видела, чтобы его лицо было таким напряженным. Она чувствовала, что ему больно. И эту невыносимую боль он хранил в себе, никогда не показывая.
