Эшли Дьюал - У истоков Броукри (СИ)
Непроизвольно, почему-то именно в этот день и в эту минуту я замечаю слабый свет, освещающий фразу Айн Рэнд — американской писательницы русского происхождения. Не знаю, сколько прошло времени, но я отчетливо помню то утро, когда моя мама сидела без очков — это бывает редко — на веранде, попивала холодный чай из плоской кружки, а отец читал новый выпуск газеты, прикрывая широкими листами лицо. Он тогда сказал: Адора, ты уходишь из школы искусств и переводишься в частный пансионат МакДаффи к брату.
Я ответила:
— Нет.
А он опустил газету, посмотрел на меня так, будто само желание противоречить ему уже было непростительным преступлением, совершенным с особой халатностью, и твердо с нажимом повторил:
— Ты переводишься в пансионат к брату.
Я вскочила из-за стола, побежала к себе в комнату и разрыдалась, да так, что легкие едва не выпрыгнули наружу. Мне было ужасно обидно и жутко страшно, ведь я теряла то, что было для меня важным и спасало в вечном, ледяном одиночестве, предсказанным мне еще на долгие, долгие годы. И тогда я схватила с тумбочки краску, присела у стены и, еле-еле удерживая от дрожи в пальцах кисточку, написала:
— И что ты называешь свободой?
— Ни о чем не просить. Ни на что не надеяться. Ни от чего не зависеть.
Не думаю, что многое изменилось с тех времен. Разве что теперь я учусь в колледже, и о пансионате МакДаффи напоминает лишь эта фраза. Потираю пальцами лицо и тяжело выдыхаю, оглядываясь в поисках чего-то успокающего. В конце концов, я решаю, что мне не станет лучше, пока я не абстрагируюсь от нынешних проблем, а ничто не стирает нашу реальность быстрее, чем хорошая книга. Я выбираю с полки ту, что сильнее растрепана — Повелитель мух, Уильяма Голдинга и довольно поджимаю губы, выбираясь через окно на широкий отступ. Крыша идет немного под углом, но мне удобно. Облокачиваюсь спиной о шершавую стену, открываю книгу и глубоко вдыхаю летний теплый воздух. Не знаю, в чем изюминка этого произведения; не знаю, почему могу перечитывать его снова и снова. Наверно, я тоже мечтаю хотя бы один день провести без взрослых и без их наставлений. И я уверена, это был бы лучший день в моей жизни.
За чтением время летит быстро. Обычно я так поглощена сюжетом, что не вижу и не слышу ничего, что меня окружает. Однако сегодня что-то заставляет меня оторвать взгляд от желтоватых страниц и поднять его вверх. Я задумчиво облизываю губы, скрещиваю на коленях руки и гляжу в темноту улиц, осматривая витиеватые переулки, невысокие кусты и высокую стену. Она, словно плод воображения неудачника-архитектора, портит красоту и магию кварталов, разделив их на две части нагло и злоумышленно. Белая и бесконечная она растягивается вдоль городка на несколько километров и прерывается где-то у истоков Броукри — витиеватой реки, холодной в любое время года, где обычно и сталкиваются два лагеря несусветных врагов: аристократы и клерки, белые и черные, и не по цвету кожи, но по цвету души. И неясно, у кого именно. В животного превращается каждый, кто плетется на ту площадь для самовыражения голословных амбиций, основанных лишь на личной и глубокой неприязни.
Я собираюсь вернуться к чтению, как вдруг замечаю, что вдоль стены, шатаясь, идет человек. Его ладонь опирается о белый камень, из которого была сооружена завеса, и, как ни странно, за его длинными пальцами тянутся не менее длинные кровавые следы, яркие и заметные даже в таком тусклом свете. Ошеломленно я убираю книгу в сторону и подаюсь вперед, расширив глаза. Наверняка, этот «кто-то» возвращается с потасовки, где принимал участие Мэлот. Что ж, видимо, кому-то повезло меньше.
Человек делает еще несколько шагов, а затем вдруг его колени подрагивают. Я даже опомниться не успеваю, а он уже падает навзничь, испустив слабый стон, который, тем не менее, разносится по улице и врезается в мое испуганное лицо.
— Эй! — я надеюсь, что незнакомец услышит меня, но он лежит неподвижно, и тогда я решительно заползаю обратно в комнату. Понятия не имею, что мной движет. Вырываюсь из спальни, стучусь к брату, но он выкрикивает: отвали, Дор! И я отваливаю, сжав до боли руки. Хорошо, сама разберусь.
На улице завывает легкий ветер. В домах не горит свет. Я настороженно бреду вдоль стены, но когда замечаю лежащее на асфальте тело, прибавляю скорость. Нечто властно и судорожно сжимает меня в колючих объятиях. Наверно, это страх, но страх чего именно? Неужели так опасно помочь тому, кто в этом нуждается? Глупая иллюзия, словно каждый хочет причинить нам вред, вбитая в голову мнительным обществом. Не подходи к людям, они могут обидеть. Не помогай бедным, хотели бы сами себе на жизнь заработали. Даже и не думай смотреть на таблички со словами помощи больным детям, все это обман, и никак иначе. Вот только, как понять, где нас и, правда, пытаются одурачить, и где надо затянуть ремень потуже, но вытащить из кармана парочку звенящих монет, тем более что для моей семьи любые пожертвования — незаметные траты.
— Эй! — я присаживаюсь рядом с незнакомцем на колени и неуверенно приближаюсь к его лицу. От него пахнет кровью. — Вы меня слышите?
Человек не отвечает. Я аккуратно придавливаю пальцы к его шее, нащупываю пульс и поджимаю губы: он жив. Вот только сильно ранен. Его одежда изорвана и испачкана не только грязью, но и алыми разводами. Из плеча толстой струей льется кровь. Я прижимаю к ране ладонь, а затем неуверенно убираю с лица прилипшие волосы.
Ох, мои опасения подтвердились. Это молодой парень, примерно моего возраста, ну, может чуть старше, и, наверняка, он пострадал в той перепалке, о которой известно моему брату. Но тут же в моей груди, будто сирена, взвывает здравый смысл. На парне потертые штаны, черная кофта. И если он и участвовал в потасовке, то явно не на стороне Мэлота.
Черт, кажется, он пришел из-за стены.
На удивление я не колеблюсь. Решительно стискиваю зубы и приподнимаю парня за талию. Он стонет, а я тихо шепчу:
— Все будет в порядке. Я вам помогу.
Незнакомец морщится от боли, а я осматриваюсь, думая, что же мне делать. В нашей больнице его не примут, придется пересечь стену, но если я и решусь — люди узнают, кто я и непременно доложат отцу — Эдварду де Веро — владельцу лесоторговой корпорации и по совместительству, злейшему врагу каждого, кто живет за завесой и ждет отмщения. Не думаю, что меня горячо примут, да и потом вряд ли отпустят.
Я задумчиво прикусываю губы, а затем неожиданно замечаю, как из-за угла плетется по дороге Мария — наша домработница. Она одета в нелепое, длинное пальто, хотя воздух теплый и приятный, и на ее ногах тяжеленые туфли с квадратными носами. Раньше она со своей семьей жила за стеной, но после того, как мы предложили ей работу, она переехала в наш район, только к западной части от Броукри. Там всегда очень тихо, а ей не хотелось попасть в неприятности: любой, кто выбирался из-за завесы и прислуживал богатым, был предателем и получал по полной программе от своих же сородичей.
