Фредди Ромм - Старые долги
– Любовь моя, ты мне никогда не мешаешь, – пробормотал Андрей, но жена только улыбнулась ободряюще, словно говоря: знаю, знаю, просто шучу.
Кароль вышел в коридор, посмотрел в глазок и открыл.
– Добрый день, Танечка! – улыбнулся молодой женщине майор милиции, проходя в комнату.
– Здравствуй, Олег! – приветливо кивнула Таня. – Проходи в гостиную, там и поговорите о делах. Обедать будешь?
– Соглашайся! – негромко подсказал Андрей. – Танечка испекла потрясающие оладьи!
– С удовольствием! – ответил Зелинский. – Только можно, Андрей, мы сначала поговорим о делах?
– Конечно! До обеда ещё двадцать минут!
Из детской появились Зайка и Люся.
– Дядя Олег! – в один голос радостно закричали они и бросились к другу семьи Кароль. Зелинский улыбнулся детям, присел на корточки, погладил обеих девочек. Таня подошла и мягко увела их:
– Миленькие, дяде Олегу нужно срочно поговорить с папой! Потом он поиграет с вами! Готовьтесь обедать!
Андрей вопросительно посмотрел на друга. Тот смущённо почесал нос:
– Дружище, что у тебя вышло с депутатом?
Андрей ответил не сразу, и Зелинский поспешил добавить:
– Это дело уже в МУРе. Расследует Сергеев.
– Советуешь рассказать ему всё как на духу?
– Сначала мне. Ты стрелял в депутата?
– Нет, конечно, а то бы застрелил.
– Я так и понял. А в его машину?
– Только в покрышки. Его машина сбила двух женщин и помчалась к переходу, по которому шли дети в школу. Ты на моём месте как бы поступил?
Зелинский несильно стукнул ладонью по столу, покачал головой и после короткой паузы ответил:
– Я на твоём месте вообще ничего бы не сделал. Растерялся бы, а потом проклинал себя за трусость. Андрюха, ты настоящий мужик. Тебе памятник надо поставить – на том месте, где это произошло.
– Будет лучше, если обо мне просто не узнают.
– Да, точно. Сделал доброе дело – и уноси ноги, пока тебя не поблагодарили.
– На Сергеева можно рассчитывать?
– Отчасти. Он на твоей стороне, поэтому поделился со мной. Но у него начальство, которое может не оценить твоё благородство, а депутат наверняка станет давить. Думаю, тебя Сергеев не сдаст, но дело Пузана всплывёт наверняка. А там, сам понимаешь, всё будет зависеть от догадливости слушателей.
– Думаешь, имеет смысл нанести упреждающий удар?
– А у тебя есть такая возможность?
– Есть, – кивнул Андрей. В дверь комнаты тихонько постучала Таня:
– Милые мужчины, вы готовы идти кушать?
Они переглянулись. Зелинский кивнул и улыбнулся:
– Да, у меня всё. С удовольствием попробую оладьи!
– Оладьи – на десерт! – засмеялась Таня. – Сначала суп и второе! Олег, ты что предпочитаешь: жаркое или свиную отбивную?
– Жаркое! – улыбнулся гость, и семейство направилось в столовую.
Люба
Когда она вернулась домой, Саши ещё не было. Олег тоже пока не приехал. После недолгого колебания, Люба села к компьютеру, вошла в Интернет. Андрей приучил своих сотрудников первым делом смотреть во Всемирной Паутине ссылки, касающиеся главных фигурантов очередного дела.
Итак, Алексей Петрович Луговой. В точности такое сочетание не встречается. А если взять только имя и фамилию? Ссылок полно, но не похоже, что по интересующему вопросу. А если добавить режиссёра?
Люба вздрогнула: имя Меньшиковой, действительно, вызвало град ссылок, и некоторые из них касались Лугового. Однако большей частью – сама режиссёр… хм, оказывается, они были женаты. Может, действительно – начать с неё? Маловероятно, что она причастна к убийству бывшего мужа, и всё же близкий покойному человек. При этом большого огорчения у неё его гибель не вызвала… М-да… Это, конечно, может означать что угодно, и менее всего – её виновность: убийца наверняка сейчас ходит, раздирая на себе одежды и сотрясая воздух горестными воплями, изображая великую скорбь по жертве. Ко всему прочему, не исключено, что первая версия милиции верна и Луговой действительно покончил с собой – спрыгнул с крыши павильона. А если не самоубийство, зачем он туда забрался? Убийца заставил?
Люба покачала головой: идти от картины преступления не стоит, убийца наверняка замёл следы, а если и нет, то это дело быстро раскроет милиция. Надо исходить из связей убитого. Где-то среди них выход на убийцу… если таковой есть. И первым делом, увы, нужно проверить Галину Меньшикову. Так что говорится в её биографии?
Галя Сидорцева, Москва, 1978 год
– А сейчас выступает… – конферансье сделал эффектную паузу. – Галина Сидорцева, город Пермь!
На сцену вышла тоненькая, большеглазая русоволосая девушка в простом платье в цветочек и в туфлях на низком каблуке. Зал снисходительно, жиденько захлопал молодому таланту и быстро затих: кто такая эта Сидорцева – никому не известно, выглядит нищенски, но так и быть, пусть попробует потягаться со знаменитостями. Зазвучала мелодия популярной на Западе песни «Голос тишины», Галя поднесла ко рту микрофон и запела:
Как странно, что не знала я,
А ведь на свете есть слова,
Они нам даже не слышны порой
И я тогда не знала что со мной,
Но только вдруг…
Я услыхала голос в темноте.
И голос тот
Сказал мне:
«Прислушивайся к тишине,
Что сможет рассказать тебе
Так много необычного всего.
О том, что в жизни есть и волшебство.
Ты попадешь
В чудесный мир историй тишины.
Иди смелей,
Не бойся!».[1]
Зал затаил дыхание: голос у юной исполнительницы оказался на удивление чистый, с широким диапазоном, но главное – за ним ощущались сила духа, скрытая эмоциональность, смешанная с тихой задумчивостью, столь подходящей для этой песни.
Я стала слушать тишину
И в сон попала наяву.
Там ветер что-то на ухо шептал,
А дождик тихо каплями шуршал.
Их голоса
Со мною говорили, пели мне,
О том, что мир
Прекрасен.
Забыли люди о цветах.
Сердца, как камень, в душах – страх.
Надежда испарилась без следа.
И все понятным стало вдруг тогда.
Ведь тишина
Бывает очень громкой и она
Порой слышна
Повсюду.
Зрители сидели не дыша, смущённые укоризненными словами песни, словно опасались вспугнуть чудо говорящей тишины.
Боюсь я говорить с тобой —
Вдруг не расслышишь голос мой
Среди людей и шума суеты.
Но иногда сбываются мечты.
И я верю
В то, что ты однажды поймешь меня
И тишину
Услышишь.
Песня окончилась. Галя опустила микрофон, застенчиво улыбнулась, и зал взорвался овацией. Члены жюри вопросительно посматривали друг на друга, словно говоря: «Что же поставить этой девочке? Держаться не умеет, танцевать и подавно, одевается, как на овощную базу, но поёт-то как! Вместе с тем – песня хоть и популярная, но буржуазная, мало сочетается с трудовым энтузиазмом советского народа, в свете последних решений Партии и Правительства».
– Де-сять! Де-сять!!! – исступлённо скандировал зал. Кто-то из зрителей вышел к сцене, неся огромный букет, явно приготовленный для более видного исполнителя. За первым букетом последовала корзина цветов. Галя приняла цветы, неумело поклонилась, не выдержала и, улыбаясь, заплакала. Зал взвыл от восторга, овация загрохотала ещё громче. На сцену вышел конферансье, огорошенный происходящим. Он растерянно улыбнулся, попытался сказать что-то, но его никто не расслышал из-за артиллерийского грома аплодисментов. Конферансье оставил тщетные попытки и показал рукой на Галю, будто говоря: «Вот он – подарок, который я вам обещал!» Девушка краснела, плакала, улыбаясь сквозь слёзы: было видно, что она менее всего ожидала такого успеха. Но вот аплодисменты начали униматься, и конферансье смог, наконец, произнести:
– Замечательно, не правда ли? А теперь слово предоставляется жюри!
Зал мгновенно притих. Судья под первым номером, народный артист СССР Виктор Скворцов, величественно прокашлялся и заговорил:
– Что же, дорогая Галя, совсем неплохо для дебюта. Вам есть над чем работать, но, повторяю, очень неплохо.
Зал недоумевающее загудел.
– Кто ещё хочет высказаться? – поинтересовался конферансье.
– Позвольте, я! – утирая слёзы, подняла дрожащую руку Елена Мишкина, Герой Социалистического Труда, доярка из подмосковного колхоза. – Мне очень понравилось! Очень! Я, конечно, не разбираюсь, но поставлю десять!
Остальные члены жюри переглянулись и с сомнением качнули головами, как будто говоря: «Доярка – что с неё взять?!» Однако зал грохнул короткой овацией, давая понять женщине, что полностью разделяет её мнение.
– Оценки, пожалуйста!
Публика недовольно загудела при виде двух пятёрок и трёх шестёрок. Единственную десятку, как и обещала, поставила Мишкина. Радость мигом сошла с лица Гали, теперь она выглядела ещё более растерянной, чем в тот момент, когда вышла на эстраду. Однако цветы прижимались к её груди, нежно гладили стеблями по лицу, словно говоря: ты всё равно лучшая, верь нам, а оценки – чепуха.
