Татьяна Устинова - Олигарх с Большой Медведицы
Она на всякий случай опять набрала Лизин номер и, когда и на этот раз никто не ответил, слегка встревожилась. А вдруг этот самый неизвестный и подозрительный сосед куда-то Лизу заманил?! Она ведь такая доверчивая, ее сестрица, даром что начальник и бизнес-леди!
Дунька уже допивала кофе, когда позвонили в дверь.
Никто не должен был прийти. Никто не звонил к ней по утрам перед работой, и она, взглянув на часы, удивленно пожала плечами.
Звонок повторился, и она пошла открывать – чашка в одной руке, сигарета в другой.
В крохотном омуте «глазка» покачивалось нечто неопределенное, и Дунька тут же решила, что это балуются очередные проходимцы. Впрочем, дом был спокойный, с домофоном и дворничихой, проживающей на первом этаже, не слишком отягощенный проходимцами.
– Ева, открой, – послышалось с той стороны двери, и стало ясно, что покачивается там вовсе не проходимец, а муж.
Никто, кроме этого самого мужа, никогда не называл Евдокию Юрьевну Арсеньеву Евой.
Муж пришел с работы, сформулировала Дунька, и открыла дверь. А что было делать?!
Открыла и сразу ушла в сторону кухни, чтобы еще хоть три минуты с ним не встречаться.
– Ева! – крикнул он из коридора, но Дунька не отозвалась. Он некоторое время топтался в отдалении, а потом пришел. Она слышала его дыхание, совсем близко.
– Что-то ты сегодня рано, – сказала она. – Кофе будешь? И почему ты звонишь? Где твои ключи? Позабыл у любимой?
– Ева, помоги мне.
Дунька оглянулась, и глаза у нее стали круглыми, как у сороки.
Мужа кривило на один бок, в лице его была бледность, которая в романах именуется «мертвенной», и светлый свитер с той стороны, на которую его кривило, оказался странного, бурого цвета.
– О, боже мой, – пробормотала Дунька, кинулась и подхватила его. – Что случилось?! Вадим!
Муж повис у нее на руках, и она кое-как усадила его на высокий стул у барной стойки, вернее, не усадила, а так, прислонила с грехом пополам.
– Помоги мне, – простонал он, и Дунька перепугалась, что он сейчас упадет в обморок.
Впрочем, не слишком и перепугалась. Она почитала себя трезвой и холодной женщиной, а потому сейчас ее больше всего волновал вопрос, не опоздает ли она на представление новому начальству. Впрочем, Вадиму об этом можно не сообщать, изобразить сочувствие и заботу.
Сейчас она изобразит.
– Что случилось?! – вскрикнула Дунька вполне натурально. – Тебя избили? Тебе плохо?!
– Мне плохо, – выговорил он. – Мне надо… У меня там… рана.
– Рана?! – переполошилась Дунька.
А бок-то и вправду в крови! Очень похоже на кровь. Господи, что на этот раз?!
– Дай я посмотрю, – сухо сказала она. – Если у тебя рана, нужно ехать к врачу.
– Нет.
– Вадим, дай посмотрю.
Она стянула с него свитер, очень аккуратно, чтобы не запачкать свой английский костюм, и бросила на пол. Свитер был «не ее», купленный, очевидно, «любимой», и брезгливость ее была не из-за крови, а из-за «любимой».
Рана была так себе, не рана вовсе, а царапина, но бок кровоточил обильно, до сих пор еще чуть-чуть сочилось.
Вадим держался одной рукой за стойку, тяжело дышал и по-прежнему был очень бледен.
– Нужно ехать в больницу, – сказала Дунька, совершенно уверенная, что он ни за что не поедет. – И кто это тебя так?! Или ты уже на улицах дерешься?
Он шумно выдохнул и скосил глаза, пытаясь рассмотреть свой бок.
– Там все ужасно? – спросил упавшим голосом, когда рассмотреть не удалось. – Ты можешь меня… перевязать?
Дунька глянула на часы. У нее есть десять минут, да и то только в том случае, если на мосту не будет пробки и удастся проехать относительно быстро. Десять минут, не больше.
– Могу. Но, черт побери, что это такое, Вадим?! Упал, очнулся, гипс?!
– Да.
– Что да?!
– Ева, мне очень плохо.
– Это мне очень плохо, – отрезала Дунька. – Ты что? Спятил совсем?! Где ты шляешься по ночам?! В притонах и бомжатниках?
Она шуровала на полочке с лекарствами, искала пластырь, бинт и антисептик. Кровью он не истечет, но забинтовать на самом деле стоит.
– Это несчастный случай.
– На производстве? – уточнила Дунька. – Ты по ночам подрабатываешь киллером и тебя зацепила шальная пуля?!
Он посмотрел на нее.
Ух, как она ему надоела! Чего бы только ни дал, чтобы она провалилась куда-нибудь со своими холодными неласковыми руками, язвительными замечаниями и громким голосом. Кроме того, ему все время казалось, что она видит его насквозь, а в его положении это было совершенно излишним.
Зачем он женился?! Ну, зачем, зачем?! Мать всегда говорила, что Дунька ему «не пара», и лучше бы молчала, старая карга! Может, он и женился только затем, чтобы матери насолить, а теперь она ни при чем, а ему – одни страдания!
Вадим не любил страданий.
Дунька стерла кровь и приложила к ране что-то медицинское. Оно было невыносимо холодным и еще дьявольски щипалось. Вадим вытаращил глаза и задышал открытым ртом.
– Дрянь! Что ты там делаешь?!
– Я тебя лечу, – невозмутимо ответила Дунька, привыкшая к мужниным выходкам. – Терпи.
– Я не могу, – крикнул он и вцепился в ее руку, но не толкнул, не отшвырнул, и Дунька подумала со вздохом: опять игра. Все время игра.
На этот раз игра в раненого бойца.
У «бойца» никаких существенных повреждений не обнаружилось, Дунька установила это, осмотрев промытую рану. У нее не было даже краев, на самом деле просто глубокая царапина.
– Тебе нужно изменить образ жизни, – посоветовала Дунька, заклеивая царапину пластырем. – Этот тебе не годится. Или любимая тебя заставляет на дуэлях драться?
– Замолчи, – приказал Вадим. – Это совсем не твое дело. Что ты понимаешь!..
– Ничего, конечно, – согласилась Дунька. После того, как муж объявил ей, что «полюбил», но обстоятельства складываются таким образом, что соединиться с любимой он никак не может, поэтому останется Дунькиным мужем, а любить станет любимую, Дунька окончательно убедилась, что она ничего не понимает. Решительно ничего.
– Я художник, – объяснил он тогда. В глазах у него были просветленная печаль и полное оправдание себя. – Я должен… влюбляться, гореть. Летать. Что ты понимаешь в этом!
Дунька сразу согласилась, что ничего. Она бы ушла, конечно, но квартира!.. Квартира, купленная совместными усилиями, только что отремонтированная в полном соответствии с Дунькиными вкусами! Ее пришлось бы делить, и продавать, и искать другую, и начинать все сначала.
Они неплохие люди, только квартирный вопрос их испортил.
Ей некуда податься и стыдно родителей. Отец тоже говорил, что она «не пара», и орал, и запрещал, и ногами топал, но Дунька все-таки вышла замуж, потому что все и всегда знала лучше всех.
