Рэчел Линдсей - Луны волшебное сияние
— Какая прелесть! — воскликнула Джейн. — Всегда хотела иметь что-то подобное.
— Их коллекционировал отец, — пожала плечами Клер. — А когда умер, мать отдала их мне.
У Джейн от волнения даже пересохло в горле. Вокруг стало тише, и она вдруг испугалась, что думает слишком громко и ее могут услышать другие.
— А можно взглянуть поближе? — попросила самым невинным тоном.
Клер протянула руку, и Джейн принялась разглядывать монеты. Монеты были самые разные, размером с шиллинг, с полукрону, многие с гравировкой, одна или две — инкрустированы драгоценными камнями, но ни на одной не нашлось буквы "Л", и Джейн отодвинулась. Разумеется, было ребячеством надеяться. Такую кражу, конечно же, не могла совершить женщина.
— Вот не знал, что ты интересуешься монетами, — раздался голос Стефена. — У меня у самого изрядная коллекция.
— В самом деле?
Сердце у Джейн подпрыгнуло. И хотелось, чтобы он продолжал, и боязно, было, услышать.
— Это мое хобби. По крайней мере, началось все, как хобби, но теперь, пожалуй, уже и вложение денег.
— Многое начинается, как хобби, — вмешался Колин, — а потом превращается либо во вложение денег, либо в настоящую манию. Впрочем, меня-то собирание монет никогда особенно не привлекало. Уотерфордское стекло — это да, это мне нравится.
Джейн потеряла нить разговора и всей душой жалела, что обратила внимание на браслет Клер. Подозрения снова охватили ее, шипящими змеями шевелясь в мозгу. Конечно, поводы для сомнений были незначительными, слабыми, словно тонкие, непрочные ниточки, но ведь и тонкими ниточками, если они свиты в прочную веревку, можно связать, привязать и даже задушить.
— А вы, Джейни? — спросил Колин.
Она повернулась так быстро, что едва не выронила бокал.
— Простите, я не расслышала вопроса.
— Мы говорили о драгоценностях, и Клер удивилась, что вы никогда ничего не носите.
— Может, отец Джейни считает, что ей еще рано, — не преминула куснуть Клер, как всегда растягивая слова.
— Нет, просто у меня их столько, — подражая тягучему голосу Клер, парировала Джейн, — что они мне все надоели. Я отнесла свою шкатулку корабельному казначею и не испытываю ни малейшего желания забирать обратно.
Колин взъерошил светлые с серебром волосы.
— А жаль. Я всегда считал, что драгоценности только подчеркивают женскую красоту. А вы, Стефен?
— Некоторые — да. Но некоторые настолько великолепны сами по себе, что просто притягивают все внимание.
— Я понимаю, что вы хотите сказать, — заявила Клер. — Будь у меня столько денег, сколько хочется, я бы коллекционировала драгоценности и держала бы их в шкатулке на бархате.
― Совершенно верно, — подтвердил Стефен. — Рубины и сапфиры лучше всего смотрятся на черном бархате. А на коже теряют всю свою глубину. Пожалуй, один лишь жемчуг становится лучше, когда его носят.
Джейн сидела ни жива, ни мертва. Слишком многое указывает на Стефена, и вряд ли это — случайное совпадение.
— А алмазы? — спросила она чуть громче, чем следовало.
— Алмазы?
Черные глаза прищурились.
— Да, алмазы. Они тоже относятся к тому типу драгоценностей, что лучше всего выглядят на бархате?
— Это зависит от самого алмаза, — последовал уклончивый ответ. — Каждый нужно оценивать по своим достоинствам. Крупные, разумеется, носить не следует. А если уж и носить, то самое подходящее место — царская корона или скипетр. Для обычных женщин лучше всего подходят камни небольшие, в десять — двенадцать карат.
— Обычно женщины частенько не могут себе позволить даже один-два карата, — сухо заметила Джейн. — Однако большинство, если бы им предоставили возможность, предпочли бы алмазы, как можно крупнее.
— Стефен прав, — сказала Клер. — Крупные алмазы смотрятся не лучшим образом. Лично я предпочла бы хранить их в банке… в денежном эквиваленте.
Мужчины расхохотались, и громче всех — Колин, которому это показалось особенно забавным.
— Уж не ты ли, случайно, украла знаменитый "Лоренц"? — усмехаясь, спросил он.
Клер отставила бокал.
— Ну, нет, я слишком ценю жизнь, чтобы пойти на подобную глупость.
— А причем тут жизнь? В наше время похитителей драгоценностей уже не приговаривают к смертной казни.
— Однако все же сажают в тюрьму, а для меня это равноценно смертному приговору. При всей тяге к драгоценностям я слишком осторожна, чтобы подвергать себя подобным неприятностям.
— А я понимаю похитителей, — заявил вдруг Стефен. — Все эти драгоценности, скопившиеся в музеях, лишь раздражают людей. Говорю не только о драгоценных камнях, но и о живописи и произведениях искусства. Если б я родился в прежние времена, то, наверное, стал бы благородным разбойником.
Джейн облизала, неожиданно пересохшие, губы.
— Отбирал бы у богатых и отдавал бедным? Так это и в наше время можно сделать, причем не прибегая к грабежу.
— Хочешь сказать, я могу попросту раздать свои деньги? — Стефен резко повернул голову. — Конечно, могу, да только скучно вот так взять и просто раздать. Нет, Джейн, такое не для меня. В мечтах я вижу себя Робин Гудом.
Клер что-то говорила в ответ, но потрясенная Джейн ничего уже не слышала. Подозрения неуклонно превращались в уверенность, и она пыталась бороться. Ведь никаких конкретных улик не было, только случайные слова, которые можно толковать и так, и сяк. "А я толкую, ведомая страхом и подозрениями, и все из-за любви к Стефену".
Джейн так погрузилась в размышления, что, только почувствовав на плече руку Стефена, поняла: все поднялись и собираются идти обедать.
— Может, хочешь еще аперитив? — спросил Стефен. — Ты ведь присоединилась к нам позже.
— Нет, спасибо. — Она тоже встала. — Я могу сделать это за обедом.
Когда все расселись по местам в ресторане, Джейн даже обрадовалась, что осталась с Колином. По крайней мере, не нужно стараться изо всех сил изображать веселье, которого не ощущала. До смерти хотелось убежать к себе в каюту и попытаться привести мысли в порядок.
— Что случилось, Джейни? — спросил Колин. — Вы, кажется, чем-то расстроены. Поссорились со Стефеном, да?
— Нет. Да ничего не случилось, честно, ничего.
— Ну, значит, тогда вас что-то беспокоит. Расскажите же, облегчите душу.
Джейн покачала головой, но по лицу Колина увидела, что он не удовлетворен. Еще в самом начале знакомства она поняла, что он вовсе не глуп, и теперь не изменила своего мнения. Совсем наоборот, чем больше узнавала его, тем лучше понимала, что он — тонко чувствующий человек. И потому, конечно, меньше всего на свете хотела, чтобы он начал допытываться.
