Марина Крамер - Последнее японское предупреждение
Александра
Акела позвонил мне утром, когда я ехала на работу. От неожиданного звонка я вздрогнула, но, увидев номер на дисплее, даже повеселела.
– Алло, Саша, Сашенька, ты где? – заторопилась я, едва ответив на звонок.
– Я в городе, Аля, со мной все в порядке. Ты прости, малышка, что я вчера так малодушно сбежал.
– Не говори глупостей, я тебя прошу! Я отлично поняла все и на твоем месте поступила бы так же. Ты просто скажи… когда я тебя снова увижу? Мне совсем невыносимо без тебя, даже одну ночь…
– Аля, я должен принять решение, прости, но ты мне только помешаешь. Я позвонил, чтобы ты не волновалась, я жив и здоров. Не волнуйся и береги себя, – перебил мою почти любовную тираду муж. – Я позвоню тебе на днях.
– На днях?! – взвизгнула я, едва не выпустив руль. – Ты что же – не собираешься домой?!
– Нет, не собираюсь до тех пор, пока не решу все проблемы, – ответил Акела уже жестко. – И тебе придется с этим смириться. Я тебя очень люблю, но сделаю так, как сказал. Поцелуй Соню. – И разговор прервался.
Я почувствовала, что не в силах вести машину, и припарковалась у обочины. Я впала в ступор, смотрела прямо перед собой и не понимала, что мне делать дальше. Нет, понятно – сейчас я посижу, отдышусь, заведу движок и поеду на работу. Но потом? Как мне жить все это время без Саши? Как мне возвращаться в дом, где нет его? Как вставать утром и не слышать шума воды в душе, не видеть смятую постель на его стороне кровати? Как мне спускаться к завтраку, зная, что его стул пустует? Как видеть его вещи в шкафу – он ведь так и уехал, ничего не взяв с собой? Как мне вынести все это? Полное ощущение, что за углом нашего дома гремит трещотками фестиваль придурков, не меньше – иначе чем объяснить то, что происходит?
Если бы я могла, то сейчас проклинала бы отца за его манеру принимать скоропалительные решения на основе поверхностных выводов. Но я его тоже любила – с той самой минуты, когда увидела на пороге своей комнаты в семь лет. Он остался единственным родным мне человеком, хотя и не был родней по крови. Но ведь это именно он удочерил меня, мама не хотела… А он настоял, забрал из детдома, воспитывал, баловал, потакал капризам и исполнял желания. Он действительно меня любил!
И что же мне делать? Как разорваться между любовью к отцу и любовью к мужу? Разве может быть что-то более жестокое в жизни, чем подобный выбор? Если они оба любят меня, то как могли допустить такую ситуацию, в которой я оказалась между ними? Разве так любят? Я же не смогу предпочесть кого-то, неужели им это непонятно? И у каждого свой резон. У Акелы задета гордость, а папа уверен в том, что зять не совсем честен с ним. Да – у них своя правда у каждого. А как же я? Где между этими правдами мое место? За что они так обошлись со мной, почему?
Мимо меня проносились машины, а я все так же безвольно сидела за рулем и не могла заставить себя двигаться дальше. Как будто жизнь потеряла смысл, и уже все равно – ехать, стоять, опаздывать, успевать вовремя. Нет никакой разницы, какое решение я приму – оно однозначно будет неправильным. И от моего желания или нежелания ничего не зависит.
Я с огромным трудом отвела занятия, удивив своих студентов почти полным равнодушием к их ошибкам в контрольной работе. Староста одной из групп даже подошла ко мне и сочувственно спросила:
– Александра Ефимовна, с вами все в порядке?
– Да, Кустова, спасибо, со мной все в порядке.
Она потопталась у стола, пробормотала извинения и ушла. В следующей группе темой занятия значилась печень и ее протоки, я в ожидании студентов вынула препарат из емкости, положила на цинковую крышку ванны и почему-то вспомнила, как однажды пошла с тетей Сарой на маленький продуктовый рыночек в Саратове. Крохотный рынок, где торгуют «свои», где все всех знают по именам, где возле каждого прилавка можно остановиться и переброситься парой слов, узнать какие-то нехитрые местные новости. И вот мы с тетей Сарой шествуем по рынку, выбирая зелень и овощи для обеда, а из мясного ряда ей кричит знакомая женщина:
– Сара, возьмите свежую печенку, парная, еще вчера ее обладатель пасся на выгоне, – и все это с таким характерным говорком, что не передашь.
– Сколько? – интересуется моя экономная тетушка, которой папа ежемесячно отправляет ощутимую сумму, но из этих денег принципиальная тетка не берет ни рубля, а складывает на счет в банке.
– Триста, Сарочка, всего триста.
Тетка подпирает бока руками и гаркает на весь рынок:
– Что?! Сколько?! Триста?! За циррозную печенку?! Да за эти деньги я легко отдам свою, здоровую!
Я в тот момент думала, что лопну от смеха, порвусь пополам, до того мне было смешно…
Сегодня даже эти воспоминания не развеселили. Я накрыла препарат клеенкой и села за стол, думая о том, что скоро придется возвращаться домой.
На три часа было назначено кафедральное совещание, но я почувствовала, что не смогу высидеть на нем и пяти минут, а обычно подобные посиделки на нашей кафедре затягивались часа на три. Нет, это выше моих сил! И, отпросившись у заведующего, я поехала домой. Но, отъехав от здания академии на квартал, вдруг поняла, что не могу переступить порог дома, где нет Акелы. Хочу оттянуть этот момент, потому что могу не выдержать и сорваться на отце или – не дай бог – на Соне. И я решила, что поеду в салон красоты и сделаю там полный массаж, а заодно и пару процедур для лица. Я не была большой любительницей подобного времяпрепровождения, но сегодня никакой другой альтернативы не предвиделось.
Как ни странно, но во время массажа я уснула и проспала несколько часов, а проснувшись, ощутила во всем теле легкость, а в голове ясность. Наверное, иногда полезно себя баловать!
По дороге домой я заехала еще в супермаркет и купила Соне ее любимые леденцы на палочке – обыкновенные копеечные «петушки» разных цветов. В детстве я тоже любила именно леденцы, но тогда они назывались «карандаши», продавались на вес и заворачивались в прозрачную слюду. Помню, как мы сосали эти конфеты с папой, соревнуясь, кто сможет сделать самый тонкий кончик. Кисловатый вкус помнился до сих пор, и леденцы современного производства совершенно не имели его.
Отца еще не было, я бросила машину во дворе, отдав ключи Илье, и пошла в дом. Там было как-то тихо и пусто. Из кухни не доносилось звуков, Соня не выбежала навстречу…
Я сбросила плащ и сапоги и пошла наверх. Дочь обнаружилась в своей комнате за столом, сидела, подвернув под себя ногу, и, высунув от старания язык, выводила в тетради закорючки. Рядом на стуле сидела няня, немного поправляла руку, если Соня начинала задирать локоть:
– Сонечка, аккуратнее, не нажимай на ручку так сильно. Вот… видишь, так легче… молодец.
