Павел Шорников - Девушка с обложки
Варшава встретила их проливным дождем. С длинного моста через Вислу можно было разглядеть словно подернутые кисеей небосребы из стекла и бетона (Нью-Йорк, да и только!), за которые цеплялись облака. Среди небоскребов скромно затерялась знакомая московская высотка. По скоростной автомагистрали, пересекающей столицу, они проскочили почти весь город. Было такое ощущение, что водитель вошел в раж и решил до самой немецкой границы никаких остановок не делать. Но это было только ощущение и только у Кузьмина.
Они свернули (уже в Новом городе) на улицу, название которой было для Сергея почти родным — Костюшко. В Питере на улице с таким же названием жили его знакомые. На Костюшко находилась гостиница, в которой для них и для минчан были забронированы номера.
Оглоблинцев никто не встречал — все минчане разбежались по Варшаве. Время еще было не позднее, только начинало вечереть. Еще работали музеи, еще можно было успеть в театры. Сами оглоблинцы уже никуда не успевали «благодаря» Кузьмину. Но зла на него никто не держал. Зло держали на таможенников. И было смягчающее обстоятельство — дождь, который и не думал прекращаться. Минчане, предпочевшие прогулку прочему времяпрепровождению, наверняка не раз пожалели, что не остались в гостинице. Под таким дождем не очень-то погуляешь по Старому городу, глазея на замки, дворцы и костелы.
И все же, разместившись, часть оглоблинцев решилась выйти погулять. Инициатором был сам Оглоблин. Он сумел убедить наиболее внушаемых артистов, что дождь уже не такой сильный. На самом деле дождь стал сильнее и намного. Сергею предложили присоединиться к компании, но он отказался.
У себя в номере его ждала Ника, и он вроде как обещал подарить ей еще одну последнюю ночь.
Но делать это у Кузьмина не было никакого настроения. Хотелось побыть одному, подумать. Слишком многое произошло за последние несколько часов. С Варшавой было проще. Она могла подождать. На обратном пути еще будет возможность как следует познакомиться с ней. А вот как быть с Никой?
Едва Сергей вошел в свой номер, как зазвонил телефон.
— Это я, — услышал Кузьмин голос Ники. — Ты придешь?
— Да, — сказал он обреченно.
— Если ты еще не узнал, — сразу повеселела она. — У меня триста тринадцатый номер. Я жду.
Сергей принял душ, оделся и поплелся в триста тринадцатый номер, где был установлен электрический стул — не иначе.
Проходя мимо бара, он сказал себе: «Чуть-чуть — для забвения», — и свернул. Не успел Кузьмин усесться за стойку и заказать виски у кудрявой барменши в белой блузке и красной жилетке, как рядом с ним нарисовалась молодая женщина, которую так и тянуло назвать девицей. Девица явно была профессионалка — кричащий наряд, «боевая» раскраска. Она что-то сказала Кузьмину по-немецки и улыбнулась. Губы у нее были чувственные, припухлые. Скорее всего, они «достались» ей в одном из косметических кабинетов.
— Сори, мадам, — ответил Сергей. — Я по-немецки — найн.
— О! Елки-палки! — обрадовалась девица. — Опять соотечественник попался! Ты откуда?
— Из Питера, — вздохнув, ответил Сергей.
— Не может быть. Я сама питерская. Три года, как уехала. Ты первый — землячок.
Они познакомились. Девицу звали Марина. Сергей заказал Марине сухого вина, и потекла неспешная беседа. Играла негромко музыка, и, словно подстраиваясь под нее, так же негромко переговаривались между собой в полумраке немногочисленные посетители за столиками с настоящими, толщиной с блюдце, красными свечами.
Марина рассказала свою историю, довольно простую. Вышла замуж за поляка, развелась. И чтобы не пропасть, вынуждена была заняться древнейшей из профессий.
— Я думала, меня тошнить будет, — призналась она. — Но… как ни странно, мне все это понравилось. Варшава в этом отношении не Питер. Клиент интеллигентный — европеец. Правда, тоже попадаются кадры… но редко… А ты чем занимаешься? Руки у тебя, как у пианиста.
— Я специализируюсь на антиквариате.
— На старушек, значит, тянет! — рассмеялась Марина. — Да шучу я, шучу… А я тебе нравлюсь? — неожиданно спросила она.
— С тебя можно писать портрет, — уклончиво, но искренне ответил Сергей.
— Хочется сделать тебе приятное, — посерьезнев, прожигая Кузьмина взглядом, сказала Марина. — Просто так… Потому что ты из Петербурга. Потому что нравишься мне. Пригласи — не пожалеешь.
Во рту у Сергея мгновенно пересохло. Он представил себе, как пухлые, зовущие губы Марины целует его плечи, шею, лицо, как целовали все это и сверх этого жадно и нескромно в минувшую ночь губы Ники…
«Стоп!!! — скомандовал себе Сергей. — Не знаю, какой из меня художник… или рабочий сцены… но секстурист вырисовывается что надо…»
Не дождавшись от Кузьмина ответа, Марина улыбнулась и кивнула пару раз.
— Понятно, — сказала она. — У тебя кто-то есть. Глупый. Я ее у тебя не отнимаю. Вот и проверишь, любишь ты ее по-настоящему или нет.
Сергей опять не выдавил из себя ни слова.
— Жаль, — сказала Марина и нежно дотронулась ладонью до его щеки. — Такой красавчик… С тобой так хорошо. Даже вот так — просто сидеть и ничего не делать, только говорить. Как же сладко, наверное, в твоих объятиях… Ладно, не смущайся. Просто я забыла, что на работе.
Сказав это, Марина тут же приступила к своим профессиональным обязанностям: подсела к мужику, гладкому, с розовыми щеками, сказала что-то по-немецки. Ей по-немецки же ответили. Сергей расплатился с барменшей и пошел к себе в номер.
Рано утром колонна из двух автобусов и двух грузовиков покинула Варшаву. К полудню проехали Познань с торчащими заводскими трубами. За Познанью Сергей перевел часы на два часа назад.
Наконец — граница. Если бы оглоблинцам не досталось на белорусско-польской таможне, они сочли бы, что немцы самая въедливая нация на свете, настолько тщательно те проверяли паспорта, страховые полисы и даже техпаспорта. От обилия людей в форме, стиль который был до боли знаком по фильмам о войне, от немецкой лающей речи Сергей вдруг ощутил себя разведчиком, выполняющим особо важное задание.
Но все когда-нибудь кончается. Граница осталась позади. Узкая польская автострада как по волшебству сменилась на четырехполосную немецкую бетонку, по которой невозможно ехать тихо. Скорость увеличилась, но по сравнению с обгоняющими колонну легковушками они просто топтались на месте.
На первой же стоянке сделали остановку. Европа чувствовалась здесь особенно остро. Словно вчера выкрашенные лавочки (даже боязно садиться, вдруг запачкаешься), урны, рядом с которыми ни одной бумажки, бесплатные туалеты, поражающие своей стерильностью, и аккуратные, словно искусственные, елочки по периметру. На этой стоянке к Сергею подошла Ника. Она, как и вчера, ехала с белорусами. На предыдущих остановках, еще в Польше, они только обменялись взглядами.
