Татьяна Устинова - Большое зло и мелкие пакости
На этом месте она засмеялась, и Никоненко оценил ее выдержку.
— Я генеральный директор рекламного агентства “Вектор”, — она потянула к себе щегольскую лакированную сумочку, чем-то в ней звякнула и достала визитную карточку, — слышали про такое? Наверняка слышали, даже если сейчас скажете, что нет. Мы только что вместе с ОРТ провели большую церемонию в Кремле, вся Москва был афишами заклеена.
— Я должен выразить восхищение? — осведомился Никоненко.
— Вы должны осознать, что я не содержу кабинет тайского массажа, и разговаривать со мной соответственно. Федор, спустись к автомату и добудь мне какой-нибудь воды. Лучше всего минеральной. Если нет — кока-колы. Если нет кока-колы, фанту или спрайт. У тебя есть монетки?
Федор соскочил с кушетки и побежал в сторону лестницы.
— Только ты смотри, не уходи никуда! — Он повернулся и шел теперь спиной вперед. Алина махнула ему рукой.
— Значит, так, — сказала она, как только он скрылся из виду, — ни в какое ментовское благородство я не верю и фильмы вроде этих ваших “Разбитых фонарей” не смотрю. Вряд ли я смогу вас остановить, если вы всерьез вознамеритесь допрашивать Федора. Хотя, может, и смогу. Сегодня говорить уже поздно, а завтра я подключу к этому делу кого-нибудь из своих адвокатов, и он мне все растолкует про то, как допрашивают несовершеннолетних.
— Я не собираюсь допрашивать никаких несовершеннолетних, — вяло возразил Никоненко, не открывая глаз, — я собираюсь спросить, не видел ли ваш мальчик чего-нибудь такого, что поможет мне найти человека, который чуть не укокошил его мамашу. А может, и укокошил, мы ведь еще не знаем.
Она осеклась, и он открыл глаза, испугавшись, что она.вцепится ему в волосы.
Смотреть на нее было неприятно. Она вся была очень узкая, смуглая и длинная, как копченый угорь или Ирина Хакамада. И очочки в темной сиротской оправе, должно быть, долларов за пятьсот, как у той. И волосы подстрижены под призывника в первый день службы, должно быть, у какого-нибудь Вячеслава Зайцева. Впрочем, Вячеслав Зайцев — это наряды, а прически — это Сергей Зверев, или что-то в этом роде.
Ноги, в отличие от волос, у нее были бесконечной длины, обтянутые черными джинсами. Стильные ботинки на толстой подошве терялись где-то вдали, под кушеткой. Имелась даже грудь под черной же водолазкой, рельефная и несколько вызывающая. И короткая кожаная курточка, небрежно наброшенная на худые плечи.
Никоненко был уверен, что ее визитка — тоже черного цвета, а имя написано непременно золотом. Он потянулся и вытащил карточку из ее стиснутого кулачка.
Визитка была светло-серая, почти белая, приятно шершавая на ощупь. Буквы черные, выпуклые, державшиеся со скромным достоинством. “Алина Аркадьевна Латынина, генеральный директор”. В углу неброский логотип в стиле “техно”.
Ошибся.
Не угадал.
И на старуху бывает проруха. На всякого мудреца довольно простоты. Не имей сто рублей, а имей… Нет, это здесь ни при чем.
Просто он начал засыпать.
— Значит, так. Если мальчик сегодня поговорить со мной не может, хотя чем раньше, тем лучше, конечно…
— Мальчика зовут Федор, — перебила она, как будто выталкивая из себя слова, но Никоненко не хотелось идти на уступки.
— …тогда мы поговорим завтра. Хотя завтра ваша подруга может умереть, и с мальчиком будут сложности….
Все-таки она на него бросилась, а он был уверен, что у нее кишка тонка. Как правило, именно такие, о-очень крутые на вид, на деле оказываются всмятку, или, на худой конец, “в мешочек”.
— Не смей так говорить со мной, ты, придурок, твою мать! Ты думаешь, что, если ты из ментуры, тебе все можно, да?! — Она брыкалась и извивалась, норовя его лягнуть или хотя бы задеть, но он крепко держал ее за руки и сверху еще придавливал железным локтем. — Тебе что, развлечений не хватает на твоей поганой работе?! Ты зачем сюда пришел?! Зачем ты к нам лезешь?! Тебе же наплевать на Марусю, тебе же на всех наплевать!!! Ты же все равно никого не найдешь, вы же никогда никого не находите, вы только вид делаете, козлы, уроды!..
— Стоп, — приказал ей Никоненко, решив, что они уже развлеклись достаточно, — хватит. Возьмите себя в руки. У вас был трудный день, и у меня тоже. Считайте, что про козлов и уродов я не слышал.
— Мне наплевать, слышали вы или не слышали, — задыхаясь, пробормотала она и дернула руки, — пустите!
Он не пустил.
— Пустите, я вам говорю! Сейчас вернется Федор!
— Вам очень повезло, что я так устал, — объявил Никоненко и выпустил ее запястья, — мне все лень. Если бы мне было не лень, я бы вас точно на Петровку отволок, просто так, чтобы вы в следующий раз не выпендривались. Таких, как вы, учить надо.
Она посмотрела так, что у него закололо в кончиках пальцев.
Зачем ему понадобилось выводить ее из себя? Чего ради? Никакого удовольствия от ее злобы и гнева он не получил. И ценности, как свидетель, она почти не представляла — стояла далеко, на проезжей части, за машиной, следовательно, видеть могла немногое.
Другое дело — мальчишка. С мальчишкой стоило поговорить, и действительно, чем раньше, тем лучше, но путь к нему лежал через эту дуру, которую он зачем-то восстановил против себя.
Придется звать на помощь Анискина Федора Ивановича, не обойдется без него капитан Никоненко…
— Вы на меня не обижайтесь!.. — попросил душевно “Федор Иванович”. — Работаешь, работаешь, как лошадь, а потом какой-нибудь идиот как стрельнет в министра, а нам знай разгребай!.. Вы в котором часу за подругой-то приехали?
— К девяти, как и договаривались. Господи, хоть бы я чуть-чуть пораньше догадалась…
На секунду она приложила к щекам длинные смуглые ладони. На пальцах правой руки переливалась бриллиантовая дорожка, на левой — крупная черная жемчужина.
Богатая стервозная мымра. Интересно, она сама по себе богатая или, как все, на содержании?
— Вы подъехали, когда народ из школы уже выходил?
— Я не знаю, когда он стал выходить. Когда мы приехали, все толпились во дворе.
— Где была ваша подруга, когда вы ее окликнули?
Алина посмотрела на Никоненко и усмехнулась:
— Я никого не окликала, юноша. Это вас кто-то обманул. Федор закричал “Мама!”, а я сказала, чтобы он не бежал через дорогу.
— То есть он увидел ее раньше вас?
— Я увидела ее, только когда она… упала. До этого я ее не видела. А Федор видел.
— Жалко мальчонку, — пробормотал “Анискин” с сочувствием, — перепугался небось…
— Засуньте вашу жалость себе… — начала она, но тут одновременно произошли два события: Федор показался в конце больничного коридора и распахнулась замазанная белой краской дверь с красной надписью “Операционная”. Алина оглянулась на Федора и вскочила, сильно толкнув коленкой приставучего милиционера. Никоненко тоже зачем-то быстро посмотрел на мальчишку — тот замер было, как суслик в свете автомобильных фар, а потом припустился бежать, держа бутылку воды в откинутой руке, как гранату.
