Татьяна Устинова - Пороки и их поклонники
Тинто Брасс лениво гавкнул на голубя – пугнул. Вместо голубя перепугалась роскошная девица на тоненьких каблуках и с гривой натурально светлых волос.
– У вас страшная собака, – сказала она издалека и наклонилась, чтобы посмотреть, не случилось ли чего с каблуком, когда она пугалась и прыгала в сторону.
– Страшная, – согласился Архипов.
– А что это за порода? – Девица удостоверилась, что с каблуком все в порядке, выпрямилась и потопала ногой. Посмотрела на Архипова и улыбнулась, откидывая назад волосы.
“…Только не сейчас, дорогая, ладно? Сейчас я никак не могу! Я все вижу – правда! – и волосы, и ноги, и зубы, и каблуки, но не могу! Прости”.
– Порода называется английский мастифф, – проинформировал Архипов скучным голосом.
– Очень большой. – Это был еще один шанс, судя по всему, последний.
– Большой, – согласился Архипов и потом долго провожал ее глазами, почти до самого метро.
Так. Что мы имеем странного? Да все. Самое странное – завещание покойной Лизаветы. Зачем она оставила ему квартиру? Что ей в голову взбрело?! Чем Маша Тюрина перед ней так уж провинилась, что она взяла, да одной бумажкой лишила ее всего?! Три картины покойного мужа!
“Нет, стоп, – сказал себе Архипов. – Завещание – финал истории, а не начало. Начало-то мне и неизвестно. Для меня все началось только в минувшую пятницу”.
В минувшую пятницу пришла Лизавета, наплела небылиц про ножи и круги с каббалистическими символами. Сказала, что инопланетный завод перепрограммировался с дисков на шланги, а у него, Архипова, душа кедра. Просила не оставить девочку Машу, у которой никого нет, потому что она, Лизавета, непременно должна вскоре умереть. Силы зла и сущность разрушения уже приготовились, чтобы уничтожить ее, чему свидетельства – тот самый нож, предвестник смерти, и деревянный круг непонятного назначения. Еще она рассказала, что на днях ее пытались скинуть с лестницы, но не скинули, поскольку она исхитрилась позвонить в “нехорошую квартиру”, где коммунальный слесарь с супругой как раз праздновали День озеленителя или День работников искусств.
Самое поразительное, что на следующий день она на самом деле умерла. От сердечного приступа, как объяснила ее приемная дочь. У нее было плохое сердце, и она умерла.
Ни при чем нож и круг с каплями мутного воска. Откуда она знала, что умрет? Если она давно и привычно болела и могла умереть в любую минуту, почему эта минута настала как раз после визита к Архипову?!
Нож с символами и круг с восковыми потеками были вполне реальными, Архипов видел их собственными глазами. Значит ли это, что покушение на лестнице тоже реальное, а не плод ее экзальтированного воображения? Значит ли это, что кто-то целенаправленно пугал сердечницу Лизавету, чтобы в один прекрасный момент напугать ее до смерти?!
Кто?! Зачем?!
Кому это выгодно? – вот вопрос.
Получалось так, что выгодно только ему, Владимиру Петровичу Архипову, ибо именно он унаследовал все Лизаветино имущество.
Наследник, черт побери все на свете!
Владимир Петрович опустил на глаза темные очки и обозрел бульвар через коричневые стекла. Потом поднял очки на лоб и обозрел бульвар без всяких стекол.
Разница была огромной. Ночь – день. День – ночь.
Прошлой ночью кто-то открыл ключом дверь в квартиру покойной Лизаветы. Ее приемная дочь дежурила в больнице. Тинто Брасс поднял шум. Пока Архипов собрался с силами и выступил в дозор, прошло довольно много времени. Что там делал этот человек – неизвестно. Известно только, что в квартире оказался хлипкий юнец по имени Макс Хрусталев, приехавший “в гости” к столичной сестре.
Чему можно верить, а чему нельзя?
Всему можно и ничему нельзя.
Они не виделись пятнадцать лет, откуда она знает, что это именно ее брат?
Она сказала – уши. “Я помню твои уши”. Ну и что? Подумаешь, уши! Даже почтальон Печкин уши, лапы и хвост в качестве документов не рассматривал!
У Макса был билет на поезд Вильнюс – Краснодар, и в принципе он мог приехать вовсе не из Сенежа, а из Вильнюса, например. Или из Клайпеды. Архипов ничего не понимал в железнодорожных билетах и не знал, как именно нужно смотреть, чтобы понять, откуда пассажир едет.
Как Макс решился войти в ночную открытую квартиру, в которой до этого ни разу не был?! Почему не стал звонить и стучать, а просто вошел, и все? Почему не зажег свет, а с ходу начал прятаться за кресла?
Откуда у него порез на руке?
В позвоночнике засвербило – вж-ж, вж-ж…
Была ли она на дежурстве? Он звонил ей в больницу, и она оказалась там и подошла к телефону, но Архипов понятия не имел, где именно эта больница находится. А если в соседнем дворе? Она вполне могла выскочить из квартиры и добежать до работы.
Зачем?! Зачем?!!
Она имела возможность заниматься в своей квартире всем, чем угодно, в белый день, а не в темную ночь! Она жила в этой квартире, черт побери все на свете! Или она знала про нелепое завещание и должна была сделать что-то до того, как оно вступит в силу?!
Что она пыталась сделать?
Она жила в этой квартире и могла заниматься в ней всем, чем угодно, в светлый день, а не…
Круг замкнулся.
Тинто Брасс поднял башку и внимательно посмотрел на хозяина.
– Хочешь пива? – спросил хозяин.
“Какого еще пива, – возмутился Тинто Брасс, – когда мы должны бегать! После пива ты ляжешь и уснешь, а я что стану делать?!”
– Да, – покаялся Владимир Петрович, – лучше потом.
Запасные ключи Лизавета и ее приемная дочь держали у соседей. Нужно пойти и забрать их и выяснить, может, они пропадали, или терялись, или приходил слесарь и интересовался этими ключами!
Что дальше? Дальше что?
Песнопения в подъезде, от которых переполошились все соседи, включая тех, у которых были ключи от Лизаветиной квартиры.
Кое-что прояснилось сегодня в юридической конторе – название песнопевцев, и больше, собственно, ничего.
“Путь к радости”.
Что за путь? Что за радость?
Религиозная организация, сказал юрист. Легальная, раз они пришли в контору и назвались.
Откуда они взялись? Что у них за завещание?! Почему Лизавета понаписала столько завещаний? Откуда они узнали, что последнее и главное завещание лежит именно в этой конторе, именно у этого нотариуса и будет оглашено именно сегодня?! Или то, предыдущее, тоже было составлено в этой конторе, только у другого нотариуса, раз этот о первом завещании ничего не знал? Сколько нотариусов могло быть у Лизаветы? Десяток?
И почему Марии Викторовне, черт ее побери совсем, не досталось ничего?!
И зачем она умоляла его ни во что не вмешиваться и ничему не удивляться – перед самыми дверьми кабинета?! Умоляла, и дышала тяжело, и смотрела ему в лицо так, что у него взмокла спина!
