Лайза Хелл - Любовный марафон
Весь балетный ансамбль стоял вплотную к краю сцены и отвечал благодарными поклонами на несмолкающие овации и крики «Браво!».
— Я погибаю! Погибаю от голода! — в нетерпении шептала сквозь зубы Нита, продолжая низко кланяться и любезно улыбаться. — Ведь они не знают, что с сегодняшнего утра в моем животе ничего не было, кроме трех чашечек черного кофе.
— Ну потерпи еще минутку, Нита! Сейчас помчишься к своему антрекоту, который честно заработала. Ты не можешь разглядеть того человека, который так громко и восторженно кричит? Теперь он еще увлек второго, слышишь? Сколько я ни всматриваюсь, никак не различу их в общей массе. — Во время своего монолога Фелициата едва двигала губами, словно чревовещательница. Она приветливо улыбалась и кланялась, улыбалась и кланялась…
Наконец все кончилось! Занавес медленно опустился и больше уже не поднимался. Девушки разбежались в разные стороны. Они бурно радовались успеху. Это была лучшая плата за их труд и утомительные, длившиеся часами, тренировки и репетиции.
Нита и Фелициата рука об руку прошагали в раздевалку, где царила страшная давка. Артистам выделили весьма скромную площадь для смены гардероба, но все же они могли освежиться под горячим душем. Нита сорвала с себя пропотевшее черное трико и, голая, протиснувшись между своими коллегами, одной из первых заняла душевую кабинку.
— Фе, иди сюда! — крикнула она подруге. — Мы здесь поместимся вдвоем!
Фелициата пробралась к кабинке, быстро выскользнула из своего трико и встала рядом с Нитой под горячие струи воды.
— Ах! Это восхитительно… фантастически… просто до безумия хорошо! — постанывала от удовольствия Нита. — Почти так же прекрасно, как большой антрекот. Ты готова? — Она смывала пену со своих темных волос, зажмурив карие блестящие глаза, чтобы в них не попал шампунь.
— Хватит вам, эгоистки! — кричали другие танцовщицы. — Мы тоже хотим быть чистыми! Уже одиннадцать часов! Ведь так можно протянуть и до полуночи, а нам еще надо потолкаться в Нью-Йорке! Скоро вы наконец будете готовы?
— Готовы! — Нита схватила два белых купальных полотенца, обмотала одно из них вокруг своего крепкого, благоухающего свежестью тела и нетерпеливо обернулась к Фе. — Пошли! — поторопила она ее. — Хватит плескаться. Пускай моются остальные. — Она взяла второе полотенце и накинула его на хрупкие, сверкающие от влаги плечи подруги.
Вернувшись в раздевалку, девушки уложили свои трико в голубую кожаную сумку и облачились в джинсы и пуловеры, Нита — в ярко-красный, а Фе — в белый.
— Обувь! — напомнила Нита подруге.
Фелициата, покопавшись в сумке, достала две пары плоских голубых кожаных туфель.
— Как ты думаешь, высохнут наши волосы на воздухе? — спросила она. — Я уверена, что на улице сейчас по меньшей мере градусов двадцать тепла, если не больше. Ведь днем было под сорок. — И, увидев единственный фен, у которого толпилось с полдюжины девушек, разочарованно протянула: — Да, здесь мы можем застрять надолго. Следовательно, остается только свежий воздух! Ты готова, Нита?
Подруга торопливо пыталась вытереть насухо свои мокрые волосы, густой гривой спадавшие ей на плечи.
— Сейчас, — ответила она. — Стоит мне их уложить или и так годится?
— Можно и так, — решила Фелициата, оценивающе посмотрев на голову Ниты. — Ты выглядишь, как дикая цыганка или как темпераментная венгерка, но ни в коем случае не похожа на дитя Берлина. — Она радостно улыбалась. К этому моменту спало напряжение, всегда испытываемое ею перед выступлением и доводящее иногда до тошноты, и мир она теперь видела только в розовом свете, и он казался ей таким прекрасным, как весеннее утро. И такой же розовой и прекрасной, как весеннее утро, выглядела она сама в полном очаровании, создаваемом ее нежностью и хрупкостью, и во многом еще роскошными белокурыми волосами — полная противоположность жизнерадостной темноволосой подруге.
Наконец Нита сбросила с головы полотенце, схватила кожаную сумку и потянула за собой Фелициату.
— Все! — громко воскликнула она. Ее возглас прозвучал как боевой клич. — Нью-Йорк, мы идем! Где самый большой антрекот во всем Манхэттене?
— В Бруклине, — поправила ее Фелициата. — Мы в Бруклине, на Лафайет-авеню, или ты действительно хочешь попасть в Манхэттен? Когда мы туда доберемся, будет уже полночь, а в десять утра репетиция!
— Давай только выйдем отсюда, а на улице все и решим. Главное — не нервничать, Фелайн!
— Ты сама же больше всего и нервничаешь, моя милая!
— Тут я не могу спорить! Осторожней на ступеньках! Если переломаешь ноги, то надолго станешь безработной. — Поддерживая рукой свою подругу, Нита стала спускаться по бетонной лестнице к выходу со сцены. — Если бы твоя голубых кровей мама знала, как хорошо я забочусь о ее любимой доченьке, — бормотала девушка, — то в следующий раз, наверное, пригласила бы меня в элегантный салон на вашу виллу, а при сервировке чая, безусловно, было бы старинное серебро, разве не так?
— Точно, она была бы тебе благодарна, ты ведь ее знаешь! Но почему именно сейчас ты должна упрекнуть меня за мое происхождение?
Фелициата действительно выросла в одной из роскошных вилл местечка Грюнвальд под Берлином. Родители ее обожали и всячески опекали. Многие годы они не только не воспринимали всерьез желание дочери стать танцовщицей, но и рассматривали как мимолетный каприз эксцентричной, избалованной девочки. Правда, этот «мимолетный каприз» смог превратиться в очень надежную профессию. Фелициата стала превосходной талантливой танцовщицей, прежде чем родители согласились с ее выбором. О том, что Фе и Нита на своем долгом пути к успеху успели подружиться, почти никто не знал, в том числе и родители Фе. Девушек отличали не только происхождение, но и характер, вероятно, поэтому они великолепно понимали друг друга. Энергичная Нита, выросшая в берлинском округе Кройцберг без отца и при вечно занятой матери, надеялась в жизни только на себя. Единственной, к кому она привязалась всей душой, была Фелициата. За годы, проведенные вместе в балетной школе, у нее развились почти материнские чувства к Фе. Когда заходила речь о знатном происхождении подруги, Нита только добродушно улыбалась или даже подсмеивалась, особенно над мамой Фелициаты, которая так и не смирилась с профессией своей одаренной дочери и всегда испуганно всплескивала руками, когда та заявляла об очередных гастролях за границей их танцевальной труппы.
