Рэчел Линдсей - Луны волшебное сияние
— Но ведь вы и сами вертитесь в том же колесе, — напомнила она. — И ваше-то колесо и крупнее, и вертится быстрее, чем у кого бы то ни было!
— Знаю. Иногда хочется послать все к черту и уехать на какой-нибудь необитаемый островок подальше от всех.
— И что же мешает?
Он не ответил, но так помрачнел, что она наклонилась и коснулась его руки.
— Вы подавлены оттого, что устали, Стефен. Слишком многое отдали за последние несколько лет и ничего не получили взамен. Месяц отдыха — и вы окрепнете и сможете двигаться дальше.
— Двигаться дальше, — тоскливо отозвался он. — Куда и зачем? И для кого?
— Вот это — самое главное. Для кого — вот что имеет значение для многих. Если бы в вашей жизни был кто-то, для кого вы могли бы работать, то и жизнь обрела бы смысл. А сейчас она пуста не потому, что приходится работать, а потому, что некого любить.
— Как вы догадались, что я одинок?
— Без любви все мы одиноки.
— А как же великие святые? Или наши священники? Кого они любят?
— Бога. Не важно, кого любить, важно — любить. Только, разумеется, не себя.
И она улыбнулась.
Стефен долго молчал, а когда заговорил, его слова удивили Джейн.
— Никогда еще мне не доводилось вести такую беседу с женщиной. Словно я вас всю жизнь знал. Поначалу я думал, это оттого, что мы познакомились на корабле, а корабль и море странные вещи творят с людьми. Но сейчас-то мы на твердой земле, а я чувствую то же самое. — На лице его появилась слабая улыбка. — Как-то не верится, что вы — дочь Седрика Белтона. Совершенно не похожи на богатую наследницу, Джейни. Да вы, пожалуй, вовсе и не Джейни даже! Какое-то нелепое имя, совершенно вам не подходящее.
— Согласна. Зовите меня лучше Джейн.
— Джейн. Значительно лучше. Сдержанно и в то же время ласково.
Джейн прикрыла глаза, слушая не что, а как он говорит. Назвав ему свое собственное имя, она уже меньше чувствовала себя самозванкой, но возросло и желание открыться полностью. В своем нормальном облике… Джейн резко открыла глаза. В своем нормальном облике она для Стефена Дрейка — не более чем имя в списке персонала!
В этот момент появился шеф-повар с первым из множества заказанных блюд, и все мысли и о прошлом, и о будущем улетучились, осталось только настоящее. И какое настоящее! От него прямо слюнки текли: голубцы из виноградных листьев с рисом и оливками; moules farcies по-провансальски — моллюски, жаренные в яйце и хрустящих золотистых сухариках; cootes de volatile — цыплячьи грудки с копченой ветчиной; foie gras [9] во фритюре; и под конец трапезы — omelette soufflee flambee — легкие золотистые шарики из яйца, взбитого с "Гран Марнье" [10] и коньяком.
— По-моему, я наелась до конца дней своих, — произнесла Джейн, проглотив последнюю ложку восхитительного яства.
— И как, стоило сюда приезжать?
— О, да!
— Что ж, я рад.
И все-таки наслаждалась она не столько вкусной, изысканной едой, сколько этими несколькими часами, проведенными со Стефеном. И готова была обнаружить в нем и проницательный ум, и интеллигентность. А вот юмор, не сходившее с лица сочувствие и сердечное понимание многих проблем оказались неожиданностью.
Как выяснилось, он был ничуть не меньше удивлен ею. Они уже покинули террасу и прогуливались в ближней роще.
— Полагаю, жизнь вы вели совершенно беззаботную, — произнес он, — однако кажетесь прекрасно осведомленной в очень многих областях человеческого существования. Где же вы так много смогли узнать о жизни? Уж, наверное, не в школе!
— Разумеется, нет, — рассмеялась Джейн и подумала, как бы он удивился, узнав, что и сам послужил одним из источников ее знания.
Вспомнила утомительные недели в Глазго, выуживание информации для серии статей, когда приходилось целыми днями сидеть на жесткой скамье в суде, наблюдая буквально парад отбросов человеческого общества. В подобных обстоятельствах трудно было сохранить идеализм, еще труднее — по-прежнему изображать наивность и беззаботность.
Сколько журналистов, воспринимавших чужие трагедии как свои, утратили эту беззаботность.
— Джейн, вернитесь, — раздался, чуть насмешливый, голос Стефена. — Странная у вас привычка — уноситься в неведомые дали.
— Прошу прощения.
Она ускорила шаги, взволнованная и его близостью, и собственной реакцией на нее. Ноги скользили по земле, усыпанной сосновыми иголками, но рядом, готовый протянуть руку, был Стефен. Постепенно деревья стали редеть, и вот открылась поляна у подножия холма. Джейн уселась на сухую желтоватую траву, а он растянулся рядом, подложив под голову руки и запрокинув к солнцу худощавое лицо.
— Я и забыл, до чего здесь красиво. Как же давно я здесь не был.
— Иногда лучше и не возвращаться.
Он помолчал, словно обдумывая услышанное, потом сказал:
— На этот раз даже еще лучше. Тогда я был здесь один.
Джейн залилась румянцем и отвернулась, надеясь, что он ничего не заметил. Господи, что за глупость — краснеть только потому, что мужчина преподнес тебе комплимент! Возникшее между ними молчание углублялось, тяжелело от невысказанных мыслей, становясь напряженным; пришлось его прервать:
— А вы смелее меня, Стефен. Я всегда считала нелепым возвращаться по собственным следам.
Он улыбнулся:
— Что это вы вздумали быть циничной?
— И вовсе я не цинична, — возразила она. — Просто считаю, что нам свойственно идеализировать прошлое, или придавать нашим минувшим страданиям небывалую силу. Вернитесь на место, некогда осиянное для вас счастьем, и, наверняка найдете его тусклым и мертвым. Повстречайтесь с прежней любовью и, наверняка найдете ее…
Она оборвала себя на полуслове, сожалея о сказанном. Но слово — не воробей, вылетит — не поймаешь, да и забыть уже невозможно.
— Может, вы и правы. — Голос его был едва слышен. — Надеюсь, Господь пошлет возможность это выяснить.
— Возможно, вы встретите ее.
— Кого? — резко спросил он.
— Джорджину.
Джейн ожидала вспышки гнева, но услыхала только вздох.
— Если такая встреча произойдет, я вам сообщу. Обещаю. — И он вскочил на ноги. — Пойдемте, милая, уже пора, не то мы опоздаем на теплоход.
— Для моей репутации это было бы ужасно, — засмеялась она.
— Вот уж не думал, что вы, молодые, беспокоитесь об этом. Я-то старомоден, потому и беспокоюсь.
— Когда мужчина говорит, что старомоден, это, в общем-то, означает, что для себя он избирает одни правила жизни, а для своей подруги — другие!
Густые черные брови удивленно поднялись:
— А что это означает в частности?
— Просто мужчина предпочитает иметь свою собственную жизнь, а от жены требует безусловной верности и растворения в нем.
