Инна Бачинская - Магия имени
Врач сказал, у сына истерический припадок. У детей с повышенной возбудимостью бывает. Перерастет. Но нужно создать условия. Питание, витамины, никаких стрессов, терпение и ласка. И лучше оставить ночную работу.
– А отец где? – спросил врач.
– Нет отца, – ответила Люська, испытывая такую боль оттого, что у мальчика ее нет папы, такую жалость к нему, обделенному отцовской лаской, что не выдержала и разрыдалась.
– Вы, мамаша, не убивайтесь, – сказал доктор, – ничего страшного не произошло. Мальчик хороший, маленький только для своего возраста. Вы к какой детской поликлинике относитесь? К пятой? Зайдите к заведующей, скажите, от Здоровенко, пусть ребенка обследуют, если надо – поставят на учет. Там и путевку в санаторий получите бесплатную, и лекарства. Все будет хорошо!
И действительно, все так и было, как сказал врач «Скорой помощи». Выправился Васенька. Люська бросила денежную работу в ресторане, перешла завстоловой на завод – тоже место доходное, хотя с прежним не сравнить. Станислав Сигизмундович постарался, устроил ее. И с мальчиком сидел, когда нужно было. Казалось, все ничего, а только через два года припадок повторился и с тех пор нет-нет да и случается опять. Не так чтобы часто, а раз-два в год. Теряет Васенька сознание, часами лежит, как неживой. Люська куда только его не возила! И Станислав Сигизмундович травами отпаивал. Вроде помогало, припадков по полгода не было, а то и целый год, а потом все начиналось снова. И за что, за какие грехи к мальчику подлая хворь привязалась? За ее, Люськины, грехи! А в пятнадцать у Васеньки ноги отнялись. Почему – не знают. Говорят разное. И ничего не помогает. Уж как Люська убивалась, не передать! И массажистку нанимала, и по знахаркам, и по курортам моталась! Да так ничего и не помогло. Васенька умный, ласковый вырос. Учился неплохо, школу закончил, техникой интересуется, компьютерами. Станислав Сигизмундович ему на семнадцатилетие подарил компьютер, вдвоем сидели, осваивали, в игры играли. Да и сейчас – что старый, что малый, оба кричат, смеются громко. А на экране человечки бегают, кричат, стреляют! Цирк! Васенька и курсы компьютерные закончил. Зарабатывает, программы пишет. Музыкой интересуется, друзей много, по компьютеру разговаривают, общаются. В шахматы со Станиславом Сигизмундовичем или с Ростиком, дружком своим школьным, играет. Ростик – умный, серьезный мальчик, брата воспитывает, и бизнес у него. Ездит Васенька по дому на своей американской коляске из гуманитарной помощи, тоже Станислав Сигизмундович устроил. Когда он привез коляску, Васенька нарадоваться не мог – автоматика, сама ездит, да не ездит, а летает! А пять лет назад машину купили с ручным управлением. Все бы ничего, а нет-нет да и подумает Люська иногда, что взрослый Васенька уже, двадцать восемь исполнилось, жену бы ему подыскать…
Люська даром что немолодая, берется за любую работу. Убирает у людей, с детьми сидит, газетами торгует. «Мама, – говорит Васенька, – отдохни! Я заработаю!» Золотой мальчик! Эх, ноги бы ему! Красивый, умный, добрый, за что такое наказание?
Люська и Люська. И в шестнадцать, и в сорок с гаком. Людмилой Ивановной называет ее соседка из второй квартиры, Марина Юрьевна, Мара, пианистка из филармонии, очень культурная женщина. Муж ее, Артур Алексеевич, мужчина видный, осанистый, но говнистый, правда, с подковыркой, тоже «Людмила Ивановна» да «Людмила Ивановна», а сам зубы щерит, Люська у них убирает. Да участковый Владик Чеканюк, который наведывается время от времени (делать ему больше нечего, лучше бы хулиганов ловил!), после того как Люську полтора года назад доставили в райотдел («Замели», – выразился Васенька) за дебош в общественном месте – на базаре. Ну, еще когда ей вручали грамоту и премию от профсоюза за хорошую работу. Ну, и Трембач, бывший интеллигент, просит в конце месяца:
– Людмила Ивановна, займи «лимон» до получки!
– Перебьешься! – отвечает обычно Люська.
– Увы, не перебьюсь! – вздыхает Трембач. – К сожалению, Людмила Ивановна, не перебьюсь, ибо нахожусь в плену у подлого зелья! Так дашь или как? До получки?
* * *«Год 1647-й был необычным годом – многочисленные знамения на небе и на земле обещали смуты, потрясения и всякие несчастья. Современный автор писал в городских хрониках, что уже весной налетевшие с Диких степей тучи саранчи уничтожили посевы и травы, а вслед за саранчой участились набеги татарской конницы. Летом случилось полное затмение Солнца, и вскоре после затмения комета встала на небе. Над Варшавой видели изображение могилы и креста огненного. По сему случаю был объявлен пост, отслужены молебны во всех городских костелах и даны различные обеты. Многие предсказывали чуму, которая разразится в стране и поразит все живое, и весь род человеческий вымрет. Наконец пришла зима, такая легкая, такая теплая, что даже очень старые люди не помнили подобной…»[5]
Пан Станислав читал вслух свой любимый роман, который знал почти наизусть, «Огнем и мечом», а его друг, священник католического храма Св. Петра и Павла, отец Генрик, лежал с закрытыми глазами, укрытый пледом в зеленую и черную клетку, и внимательно слушал.
Кто мог представить себе еще каких-нибудь восемь-десять лет назад, что дрожащая рука престарелого папы дотянется до их глубинки и благословит открытие у них ватиканской миссии – католического храма? И святого отца пришлют из самой Варшавы? И католики местные откуда-то набегут… Свобода!
– Какие жестокие времена были! – сказал отец Генрик вдруг, не открывая глаз. – Совсем недавно, каких-нибудь триста лет с небольшим…
– Ты знаешь, Ежи Гоффман снял фильм по роману вместе с русскими и украинцами, – сообщил пан Станислав, отрываясь от книги.
– С русскими и украинцами? Ты уже видел? – рассеянно, как показалось Гальчевскому, спросил отец Генрик.
– Нет, только читал в газете.
– Я бы хотел посмотреть…
– Я куплю дивиди, посмотрим вместе. Хочешь?
– Сташек, – сказал отец Генрик, не отвечая на вопрос, – ты извини, я что-то устал…
Пан Станислав внимательно посмотрел на бледное лицо друга, глубокие тени под его глазами, и сердце сжалось. По негласному обоюдному согласию они никогда не говорили о здоровье – какой смысл? Подобные разговоры, как правило, переходят в жалобы, а жалобы расслабляют. Им обоим уже… ох, сразу и не вспомнить, сколько, целая эпоха позади… Какое здоровье в их годы? Руки-ноги двигаются с трудом, как ржавый механизм, и предсказывают погоду получше барометра, сердце стучит с перебоями, давление скачет, как кузнечик, печень пошаливает, а желудок требует овсянки. Слава богу, голова соображает. Есть книги, есть газеты, есть о чем поговорить с другом и есть что вспомнить. И времена, несмотря ни на что, стоят интересные! И если не повторять себе, что все осталось в прошлом, а впереди – очень мало, то жизнь складывается не наихудшим образом. Вот только Генрик беспокоит последнее время…
