Марина Крамер - Последнее японское предупреждение
В ожидании дочери и телохранителя я успела как следует подготовиться к поездке, тепло оделась, продумала даже, что взять с собой, чтобы постелить на мокрую землю и иметь возможность пострелять лежа – все-таки пять с лишним килограммов с отдачей в плечо для меня довольно тяжелая вещь. А Никиты все не было. Я начала волноваться, бродила туда-сюда по веранде, курила и то и дело устремляла взгляд на тот кусок дороги, что был виден через забор. Когда наконец показался папин «Мерседес», я испытала небывалое облегчение – ничего не случилось, просто задержались где-то.
Дочь выскочила из машины и вприпрыжку, не обращая внимания на лужи, понеслась ко мне:
– Мама, мама, ты встала?
Поймав девочку и крепко прижав ее к себе, я поправила сбившуюся набок шапочку и улыбнулась:
– Ты чего такая веселая?
– Настроение хорошее. Завтра суббота, в школу не надо.
Это был, наверное, первый случай, когда Соня радовалась тому, что завтра не учебный день.
– Что-то случилось? – подозрительно спросила я, но дочь только покачала головой:
– Ничегошеньки, – это слово она подцепила у Гали, та часто применяла его, и я поморщилась:
– Сонь, так можно говорить только дома. И то лучше не говорить.
– Это плохое слово? – округлив глаза, прошептала девочка, и мне стало смешно.
Не так давно она услышала от кого-то из охраны слово из трех определенных букв и, решив, что это такой способ отказа, утром за столом с его помощью заявила деду, что молоко пить не станет. Надо было видеть выражение лица моего папеньки… Мы с Акелой едва сдерживались, чтобы не захохотать, глядя на него, а папа, весь покраснев, строго сказал, что девочки таких слов говорить не должны, а вот дяденькам, у которых такое вылетает, надо бы рты зашить суровой ниткой. По дороге в школу Акела объяснил Соне, что не все, что говорится взрослыми, следует повторять, и теперь она с опаской вводила в речь новые словечки.
– Нет, это слово хорошее. Просто так не говорят, это не совсем правильно.
Соня с облегчением выдохнула:
– Фу-у-у… я тогда пойду к бабе Гале, ладно? Она пирожки обещала.
– Она их и испекла. Ты беги, а мне нужно уехать ненадолго.
– А куда? – прицепилась Соня, и пришлось выдумать на ходу:
– За грибами.
Это был гарантированный способ заставить Соню не проситься со мной – она терпеть не могла лес, боялась его, а потому такие прогулки игнорировала.
– Ты с Никитой поедешь?
– Конечно. Как я без него?
Соня, удовлетворенная ответами, чмокнула меня в щеку и скрылась в доме так быстро, что я даже не успела оглянуться.
Все это время Никита, державший в руках Сонькин школьный ранец, стоял поодаль и не мешал мне. Теперь же, когда за Сониной спиной закрылась входная дверь, он подошел к крыльцу и, окинув взглядом мой наряд, спросил:
– Переодеваться?
– Конечно. Не в костюме же поедешь!
Он протянул мне ранец и газету и ушел в дом охраны. Все-таки хорошо иметь единомышленника в доме, где все всех подозревают. Я не сомневалась, например, что едва мы отъедем от ворот метров на пятьсот, тот же Илья мгновенно возьмет телефон и позвонит отцу, расскажет, на какой машине и в какую сторону мы уехали. Но что делать – условия жизни диктовали такую модель поведения, и хорошо еще, что охрана «стучала» только отцу. Потому что Акела меня по головке точно не погладит, а с папой проще – так и скажу, что винтовку ездила пристреливать, даже врать не придется.
Никита появился на крыльце одетый уже по-походному – в камуфляжном костюме, в берцах, все как положено. Ему не нужно было объяснять что-то или повторять дважды, и это меня очень устраивало.
– На вашей поедем?
– Да, садись за руль.
Мы выехали из двора, и Никита, едва отъехав от ворот, хмыкнул:
– Илюха сексотить побежал.
– Пусть, – безразлично отозвалась я, думая о своем.
– Что отцу говорить станете?
– А то и стану – мол, на карьер ездила, винтовку новую пристреливала. Никакого криминала.
– Это для Ефима Иосифовича, а для Акелы какая версия?
– А Акела, будем надеяться, даже не узнает. – Я вынула из кармана сложенную газету и пробормотала: – А сейчас помолчи минут десять, мне надо сосредоточиться и кое-что прочитать.
Статью я нашла сразу. Вторая полоса, три колонки, папина фотография времен последней отсидки – надо же, и это нашли, не иначе, местная полиция поделилась добром! Я перевела взгляд вниз, на подпись. «А. Кушнеренко», имя не полностью, фамилия такая, что может оказаться и мужской, и женской, а скорее всего – вообще псевдоним. Ну, тоже понятно – светиться с таким материалом не совсем безопасно. Только как мне теперь найти этого или эту Кушнеренко?
– Никита, а ты в музее нашем давно был? – спросила я, засовывая газету в карман и одновременно прикидывая, как бы спрятать ее от глаз мужа.
– В музее? – удивился телохранитель, сворачивая на проселок, ведущий к карьеру. – И что я там забыл?
– Знаешь, а там хорошая экспозиция «Из жизни военнопленных японцев», между прочим.
– Ну, по японцам у нас Акела, с ним и сходите.
– Да вся загвоздка в том, что с ним я сходить не могу, – вздохнула я и выложила Никите все, что узнала от Гали и из статьи. – Понял теперь?
– То есть вы думаете, что кто-то бьет клинья под Акелу с этим клинком?
– Похоже, что так. Смотри. Акела единственный в городе коллекционер оружия, да к тому же разбирается в нем, что немаловажно. Пропавший клинок, если он действительно настоящий, а не подделка… – и тут я осеклась и замолчала.
А ведь действительно – кто сказал, что в музее находился настоящий клинок работы Канэмицу? Общепринятая версия, которую никто не проверял. Ведь офицер, направляясь на войну, вполне мог иметь не подлинный клинок, а его копию, которых в годы войны, да и раньше, в Японии производилось великое множество. Потому что цена настоящего самурайского меча такова, что далеко не всякий офицер мог себе позволить его купить. Так с чего я решила, что пропавший клинок подлинный? По умолчанию? Или поддалась на стереотип, что в музее «фуфла не держат»?
– Подвох нашли? – Никита припарковал машину на краю карьера и заглушил двигатель.
– Кажется, нашла. И даже не то что подвох, а маленький вопрос.
Решив обдумать это позже, я выбралась из машины и вынула с заднего сиденья чехол с винтовкой. Мы спустились по склону вниз, Никита расстелил мне брезент, бросил сверху старый спальный мешок, чтобы не было холодно лежать, и привычно пошел расставлять прихваченные мишени.
Я же, встав коленями на брезент, готовила винтовку к стрельбе. Это занятие всегда делало меня спокойной – суетиться с оружием вообще не принято, здесь важны предельная сосредоточенность и внимание.
