Стефани Майер - Солнце полуночи
Хотя я не был уверен, что хотел этого. Я всегда буду помнить запах ее крови — разве была какая-нибудь гарантия, что я, в конечном счете, не последую за ней? Кроме того, если она уедет, ее разум навсегда останется для меня загадкой. Извечной раздражающей головоломкой.
— Ты и понятия не имеешь, как, — она сказала шепотом, сердито взглянув на меня на мгновение.
Ее ответы никогда не совпадали с тем, что я ожидал услышать. От них мне хотелось задавать еще больше вопросов.
— Ну и зачем тогда ты приехала? — потребовал я ответа, тотчас же поняв, что мой тон был обвиняющим, что недостаточно нормально для беседы. Вопрос прозвучал грубо, с излишним любопытством.
— Это… сложно.
Она прищурила свои широкие глаза, и оставила их в таком положении — я был близок к тому, чтобы взорваться от любопытства — любопытство было таким же обжигающим, как и жажда. Как ни странно, я осознал, что дышать стало легче; мука становилась все терпимее с течением нашего разговора.
— Думаю, что сумею понять, — настоял я. Возможно, простая вежливость позволила бы ей и дальше отвечать на мои вопросы, если бы не та грубость с которой я их задавал.
Она молча смотрела на руки. Мне стало невыносимо от этого — я хотел схватить ее за подбородок, и повернуть ее голову так, чтобы я смог все прочесть в ее глазах. Но это будет безрассудно с моей стороны, опасно, прикоснуться к ее коже вновь.
Вдруг она подняла глаза. Меня утешило то, что я вновь мог видеть эмоции в её глазах. Она говорила стремительно, в спешке проговаривая слова:
— Мама снова вышла замуж.
А, это было довольно по-человечески, легко понять. В ее ясных глазах промелькнула грусть, от которой на переносице вновь возникла складка.
— Ну, не так уж и сложно, — сказал я. Мой голос был крайне вежливым, но без фальши. От ее грусти я почувствовал себя странно беспомощно, желая сделать что-нибудь, чтобы ей стало лучше. Необычный порыв.
— Когда это произошло?
— В прошлом сентябре.
Она тяжело выдохнула — почти что с тоской. Я перестал дышать, в то время как ее теплый вздох коснулся моего лица.
— И он тебе не нравится, — догадался я, выпытывая все больше информации.
— Нет, Фил хороший, — сказала она, поправляя мое предположение. Сейчас вокруг уголков ее полных губ был заметен намек на улыбку. — Быть может, слишком молодой, но довольно-таки милый.
Это не соответствовало сценарию, который я уже обдумал у себя в голове.
— Почему ты не осталась с ними? — я спросил, мой голос слегка пытлив не в меру. Это звучало так, будто надоедал ей. Надо сказать, так и было.
— Фил много путешествует. Он бейсболист. — Легкая улыбка стала больше после последних слов — выбор подобной профессии забавлял ее.
Я тоже не заметно для себя улыбнулся. Я не пытался тем самым утешить ее. Просто, честно говоря, от ее улыбки мне захотелось улыбнуться в ответ.
— Я слышал о нем? — Я мысленно пробежался по списку всех известных мне бейсболистов, сомневаясь, что Фил был в нем…
— Скорее всего, нет. Он не очень-то хороший игрок. — Очередная улыбка. — Во второй лиге. Он часто переезжает.
Списки в моей голове тотчас же сменились, и я составил перечень всех возможностей меньше чем за секунду. В то же самое время я представлял себе новый сценарий.
— А твоя мама отослала тебя сюда, чтобы самой путешествовать вместе с ним, — сказал я.
Казалось, что, делая предположения, я мог выудить у нее больше информации, чем, если б задавал ей вопросы. Это опять сработало. Ее подбородок выдвинулся вперед, а выражение ее лица внезапно стало решительным.
— Нет, она меня не отправляла сюда, — сказала она, ее голос прозвучал по-новому, резко. Моя догадка расстроила ее, хотя я и не понял каким образом. — Я сама себя отправила.
Я и не догадывался, что она имела в виду, или в чем заключалось ее негодование. Я был совершенно растерян.
Итак, я уступил. И дело было не только в восприятии девушки. Она не была такой, как остальные люди. Быть может, молчание ее мыслей и аромат были не единственными ее отличительными чертами.
— Я не понимаю, — сознался я, чувствуя сильную досаду от проигрыша.
Она вздохнула взглянула в мои глаза смотрела в них дольше, чем большинство людей могли выдержать.
— Поначалу она оставалась со мной, но скучала по нему, — медленно объяснила она, ее тон становился несчастнее с каждым словом. — Это расстраивало ее… так что я решила, что пришло время перебраться к Чарли.
Маленькая складка у нее между глаз стала глубже.
— Но теперь несчастна ты, — прошептал я.
Казалось, я не мог перестать выдвигать свои догадки вслух, надеясь узнать ее реакцию. Только это, как бы там ни было, видимо, не так далеко от истины.
— Ну и что? — сказала она, как если б это обстоятельство не имело ни малейшего значения.
Я продолжал смотреть в её глаза, чувствуя, что, в конце концов, смог добиться первого настоящего проблеска в ее душе. Я увидел в одном этом слове, как она сопоставляла себя среди своих же собственных приоритетов. В отличие от большинства людей, ее собственные потребности были на втором плане.
Она была самоотверженной.
Когда я увидел это, тайна человека, прятавшаяся в глубине этого безмолвного разума, начала потихоньку рассеиваться.
— Это несправедливо, — сказал я. Я пожал плечами, пытаясь казаться несерьезным и скрыть то, насколько мне было интересно.
Она засмеялась, но смех не звучал весело.
— Тебе никто не говорил? Жизнь вообще несправедлива.
Мне хотелось рассмеяться над ее словами, хотя мне тоже не было по-настоящему весело. Я знал кое-что о несправедливости жизни.
— Кажется, я уже слышал что-то такое.
Она посмотрела на меня, вновь выглядя смущенной. Ее глаза сверкнули в сторону, а затем вновь вернулись к моим.
— Конец истории, — сказала она мне.
Но я не был готов закончить разговор. Небольшая «V» между ее глаз, след от ее печали, беспокоила меня. Я хотел разгладить ее кончиком своего пальца. Но я, конечно, не мог к ней прикоснуться. Это было опасно по многим причинам.
— Ты хорошо держишься. — Сказал я медленно, однако сосредоточился на следующем предположении. — Но я могу поспорить, что ты страдаешь больше, чем хочешь показать.
Она скорчила лицо, ее глаза сузились, и губы надулись. Она отвернулась и посмотрела перед собой. Ей не понравилось, что моя догадка оказалась верна. Она не была обычной мученицей — ей не хотелось говорить о своей боли.
— Я не прав?
Она слегка вздрогнула, но сделала вид, что не расслышала меня.
Это вызвало у меня улыбку.
— Мне так не кажется.
