Стефани Майер - Солнце полуночи
— Привет, — сказал я ей тихим голосом, который использовал, когда хотел, чтобы людям было спокойнее, состроив любезную улыбку, за которой не видно зубов.
После этого она посмотрела наверх, в её расширенных глазах был испуг — почти растерянность — и бездна вопросов без ответов. То же выражение лица, что виделось мне на протяжении всей прошлой недели.
В то время как я смотрел в эти странные глубокие карие глаза, я осознал, что ненависть — ненависть, с которой я представлял эту девушку каким-то образом заслужившую влачить жалкое существование — улетучилась. Не дыша сейчас, не ощущая ее запаха, было трудно поверить, что кто-то такой ранимый может заслуживать ненависть.
Ее щеки начали краснеть, но она ничего не сказала.
Я смотрел ей в глаза, сосредоточившись только на их вопрошающей глубине, и пытался игнорировать их привлекательный цвет. Мне хватило вздоха, чтобы сказать еще немного без дыхания.
— Меня зовут Эдвард Каллен, — сказал я, хотя знал, что ей это известно. Это было проявлением вежливости при знакомстве. — У меня не было возможности представиться на прошлой неделе. Ты, должно быть, Белла Свон.
Она выглядела смущенной — меж ее глаз вновь образовалась небольшая морщинка. Она ответила на полсекунды позже, чем следовало бы.
— Откуда ты узнал мое имя? — спросила она, и ее голос слегка дрогнул.
Я, наверное, и вправду пугал ее. Я почувствовал вину за это; она была такой беззащитной. Я кротко засмеялся — я знал, что звучало это так, что люди успокаивались. И опять я был осторожен по поводу зубов.
— О, я думаю, все знают, как тебя зовут. — Конечно, она должна была понять, что оказалась в центре внимания в этом скучном месте. — Весь город ждал твоего приезда.
Она нахмурилась так, будто бы это было ей неприятно. Я предположил, что, учитывая то, какой стеснительной она кажется, внимание со стороны окружающих может быть ей противно. Многие люди испытывают противоречивые чувства. Несмотря на то, что они не хотят выделяться из толпы, они в то же время жаждут для себя всеобщего внимания.
— Нет, — сказала она. — Я имела в виду, почему ты назвал меня Беллой?
— А ты предпочитаешь, чтоб тебя звали Изабеллой? — спросил я, сбитый с толку тем фактом, что не знал, к чему она ведет. Я не понимал. Несомненно, она явно предпочитала «Беллу» в свой первый день. Неужели людей было так сложно понять если не слышать их мыслей?
— Нет, мне нравиться быть Беллой, — ответила она, слегка склонив голову. Выражение ее лица — если я правильно его истолковал — колебалось между замешательством и смущением. — Но я думала, что Чарли — я имею в виду мой папа — называет меня за спиной Изабеллой. Меня здесь под этим именем все знают.
Ее кожа стала теперь ещё более розовой.
— О, — коротко сказал я и быстро отвел взгляд от ее лица.
До меня только что дошло, что значил ее вопрос. Я оплошал — совершил ошибку. Если б я не подслушивал всех в первый день, то я бы обратился к ней, изначально полным именем, как и прочие. Она заметила разницу.
Я почувствовал острую боль от беспокойства. Слишком быстро заметила мой промах. Довольно проницательно, особенно для кого-то, кто, скорее всего, напуган моей близостью.
Но у меня были проблемы поважнее, чем какие бы то ни было подозрения на мой счет, которые она запрятала у себя в голове.
У меня не осталось воздуха. Если я собираюсь поговорить с ней снова, то мне придется вздохнуть.
Будет сложно молчать. К несчастью для нее, тот факт, что она сидела со мной за одной партой, сделал нас партнерами по лабораторной, так что мы должны были работать вместе сегодня. Будет странно — и непостижимо грубо — игнорировать ее на протяжении всей лабораторной. От этого она станет подозревать больше, больше бояться…
Я отодвинулся от нее так далеко, как мог, не передвигая стула, повернув голову в сторону прохода между рядами. Я напрягся, сжав мышцы, а затем одним быстрым вздохом набрал в легкие воздуха, дыша через рот.
Ахх!
Это было и впрямь болезненно. Даже, не чувствуя ее запаха, я мог ощутить его у себя на языке. Вдруг мое горло прожгло вновь, жажда была точно так же сильна, как и в первый раз, когда я почувствовал ее запах, на прошлой неделе.
Я стиснул зубы и постарался успокоиться.
— Приступайте, — скомандовал мистер Бэннер.
Казалось, что стоило мне повернуться к девушке, смотревшей на парту, и улыбнуться ей, как это тут же отнимало у меня часть самоконтроля, которого я добился за семьдесят лет упорной работы.
— Сначала леди? — предложил я.
Она подняла глаза на меня, а затем ее лицо приняла озадаченное выражение, глаза широко раскрылись. Что-то было не так с моим лицом? Чего она опять испугалась? Она молчала.
— Ну, если ты хочешь, могу начать я, — спокойно сказал я.
— Нет, — она ответила, и ее лицо вновь из белого превратилось в красное. — Я начну.
Я уставился на оборудование, находившееся на парте: потрепанный микроскоп, коробочка с предметными стеклами для него — что было предпочтительнее, чем смотреть, как кружится кровь под ее светлой кожей. Я еще раз быстро вздохнул, сквозь зубы, и вздрогнул, так как от её вкуса мое горло поразила боль.
— Профаза, — сказала она после скорой проверки. Она начала убирать препарат, хотя едва ли посмотрела его.
— Ты не возражаешь, если я посмотрю? — инстинктивно — глупо, будто б я был таким же, как она — я потянулся остановить ее руку, для того, чтобы она не убрала препарат. На секунду жар ее кожи коснулся моей. Казалось, что это было сродни электрическому импульсу — несомненно, намного горячее, чем простые 98,6 градусов.[1] Жар ударил по кисти руки и поднялся по ней. Она отдернула свою руку от моей.
— Прости, — пробормотал я сквозь стиснутые зубы. Нуждаясь в том, чтобы посмотреть куда-нибудь, я схватил микроскоп и уставился в окуляр. Она была права.
— Профаза, — согласился я.
Я все еще был слишком взволнован, чтобы взглянуть на нее. Дыша так тихо, как только мог сквозь стиснутые зубы, и, игнорируя острую жажду, я сосредоточился на простом задании: написать слово в соответствующей строке лабораторного листа, а затем сменил первый препарат следующим.
О чем она сейчас думала? Что она почувствовала, когда я прикоснулся к ее руке? Моя кожа должна быть холодной как лед — отталкивающей. Нечего удивляться, что она была столь тихой.
Я мельком взглянул на препарат.
— Анафаза, — сказал я себе, в то время как делал запись на второй строке.
— Можно мне? — спросила она.
Я поднял на нее глаза и удивился, увидев, что она ждала, наполовину протянув к микроскопу руку. Она не выглядела напуганной. Неужели она и вправду думает, что я мог ошибиться с ответом?
