Кристи Филипс - Хранитель забытых тайн
— Она самая.
Клер встала на колени, чтобы рассмотреть портрет поближе. Она была очень красива: густые темные локоны ниспадали на плечи, умный и вместе с тем мягкий взгляд больших, карих с золотинкой глаз. Ну конечно, Эдвард не мог не влюбиться в такую женщину.
— Но она нигде и словом не обмолвилась, что Эдвард был графом.
— Когда они познакомились, еще не был. Титул от отца перешел к его старшему брату Хью. К несчастью, Хью умер довольно рано, в тысяча шестьсот семьдесят седьмом году, и тогда титул перешел к Эдварду.
— Так значит, они все-таки поженились.
— И у них родились дети. Эта коллекция была подарена колледжу их прапраправнуком, девятым графом Баркли. Между прочим, в этом собрании есть еще кое- что, на что стоит взглянуть.
— И книги там, наверху, — они могли быть из библиотеки самой Анны…
— А также ее отца и Эдварда. Вы раскопали одну из самых любопытных историй, таящихся в стенах библиотеки Рена, — давненько ничего подобного не выходило отсюда.
Клер встала и пожала плечами.
— Начинающим всегда везет.
— Я бы сказал, что одного везения тут мало.
Он помолчал, а потом заговорил более серьезным тоном.
— Мне кажется, об этом вы обязательно должны писать. Материала здесь столько, что одной статьей не отделаетесь. Так что готовьтесь писать книгу. А это, разумеется, означает, что вам придется задержаться у нас дольше, чем на три семестра. Работа может занять пару лет, а то и больше. Весьма вероятно, вас придется зачислить в штат.
Клер представила себе эту перспективу, у нее голова закружилась. Остаться в Кембридже, работать здесь постоянно? Она и мечтать не могла об этом. Особенно когда это означает, что теперь у нее будет сколько угодно возможностей ответить на вопросы, которые все еще оставались без ответа: как сложилась дальнейшая судьба Анны и Эдварда, что стало с Мейтлендом, как был убит Томас Клиффорд… да всего и не перечислишь. А уж что говорить о том, какую сенсацию произведет открытие секретного параграфа к Дуврскому договору.
— Спасибо, — сказала Клер.
Эндрю смотрел на нее огромными карими глазами, которые так сияли, словно он видел перед собой самую прелестную, самую очаровательную женщину в мире.
— Правда, меня смущает одно обстоятельство, — сказала она.
— Какое?
— Согласно правилам колледжа преподавателям не разрешается целоваться.
— Боюсь, что вы правы, — сказал Эндрю с явным сожалением.
Сияние в глазах его погасло, он опустил голову, но тут же снова поднял и улыбнулся.
— Но иногда они нарушают правила, — добавил он и потянулся к ней губами.
ЭПИЛОГ
21 апреля 1673 года
Рю де Варенн
Моя дорогая сестра!
Не сомневаюсь, что до тебя дошли слухи о моей поимке, а может, даже и о моей смерти; слухи, надеюсь, были противоречивы и нелепы, и ты сразу поняла, что все это сущие выдумки. Верно лишь то, что я был схвачен и теперь нахожусь не на свободе, но меня поместили не в Ньюгейт и даже не в Тауэр, где я, в общем-то, должен находиться; но об этом позже.
Ты должна знать, что Монтегю покинул меня совершенно — меня, своего верного слугу и помощника. И тем самым показал себя настоящим трусом — он заявил, что не знает меня и не имеет ко мне никакого отношения, и палец о палец не ударил, чтобы, облегчить условия моего заточения, и это несмотря на то, что сейчас он очень богат и имеет средства сделать это. Я слышал, что он наконец добился цели своих мечтаний и, женившись на первой попавшейся богатой английской невесте, привез ее в Париж, где и живет теперь, наслаждаясь дрязгами своего несчастного брака. Тебе может показаться странным, что мне известны самые свежие светские сплетни, но если узнаешь об условиях, в которых меня содержат, то поймешь: это почти то же самое, что вращаться при дворе. Но больше не стану держать тебя в неизвестности. Вот мой рассказ.
Мне удалось отомстить почти всем виновным в смерти нашей любимой принцессы, которой мы стольким обязаны: я — любовью и нежностью, а ты — своим удачным замужеством; ведь если бы она не представила тебя герцогу д’Аленсону, ты, возможно, жила бы теперь не в роскошной вилле на рю де Варенн, а прозябала в грязной лачуге нашего скареда дядюшки, которую он называет домом. Но, увы, меня выследили те, кому я совсем не собирался приносить вреда, и только их вмешательство вынудило меня пойти на это. Однако к ним я не питаю никакой ненависти. Ведь именно благодаря великодушию и благородству миссис Девлин — или, следует сказать, миссис Стратерн, как мягко она поправила меня во время одного из своих визитов — я имею возможность писать тебе, поскольку это она снабдила меня чернилами, бумагой, пером и свечой, а также обеспечивает горячей пищей, чтобы я поддерживал свой организм и не умер слишком рано.
До тебя, возможно, дошли слухи о том, что дрался я до последнего, но, в конце концов, доктор Стратерн ранил меня в ногу, а миссис Стратерн столкнула в реку. Сперва они думали, что я погиб, что я неизбежно должен утонуть в бурной реке, — примерно так рассказывала мне об этом позже миссис Стратерн. Но, погрузившись в быстрый поток, я выплыл, и мне удалось ухватиться за обломок какого-то дерева. Мой импровизированный плот понес меня вниз по течению этой сточной канавы. Должен сказать, что грязь и гадость, которая плавает во Флит-дич, неблагоприятно сказалась на состоянии моей раны, но во всем остальном я остался цел и невредим и был полон решимости во что бы то ни стало добраться до восточного побережья и до Дептфордских доков, где за несколько гиней можно сесть на корабль, идущий во Францию.
Но меня уже поджидала королевская стража. Как только я выбрался на грязный берег неподалеку от Флит — стрит, меня схватили. Стражниками был получен приказ — от Арлингтона, а может, и от самого короля — доставить меня прямо сюда, в Вифлеемскую лечебницу или, как ее еще называют, Бедлам, и запереть вместе с сумасшедшими.
Место, где я теперь нахожусь, поистине безотрадное: оно насквозь провоняло миазмами мочи и экскрементов, а также всепроникающим кислым запахом болезни. Все обитатели здесь постоянно голодают; жидкой кашицы, которой нас кормят, не хватило бы даже котенку: на этой диете он скоро бы умер с голоду. Днем нас нередко посещают знатные особы, которым нравится глазеть на нас, будто мы не люди, сидящие в зарешеченных клетушках и страдающие не только от своего безумия, а какие-нибудь редкостные зверушки. Мужчины весело смеются, а женщин охватывает приятное чувство тревоги, порождающее в их головах темные страхи и жуткие образы, и тогда они тесней прижимаются к своим спутникам и чувствуют самое полное удовлетворение. Человек из соседней клетки, как мне сообщили, страдает так называемым ступором: он не разговаривает и даже не двигается, — и за несколько шиллингов стражники укладывают его руки и ноги так, что придают ему этим самые причудливые позы, в которых он пребывает сколь угодно долго, пока ему не сменят положение. Женщина из клетки напротив день и ночь самым жалобным образом непрерывно стонет и стучит головой о стенку. Приходящий врач рассказал мне, что она, в общем-то, не больна, у нее просто глубокая и постоянная меланхолия, от которой ее не может избавить ни один доктор. Человек, который сидит через две клетки от моей, страдает падучей болезнью, поэтому его постоянно привязывают к кровати, чтобы он случайно не поранился, случись с ним припадок. А еще в одной клетке сидит человек, который обгрыз свою собственную руку, причем так сильно, что между запястьем и локтем виднеется кость. Он столь безумен, что заставить его прекратить свое ужасное занятие невозможно.
