Татьяна Устинова - Пороки и их поклонники
В этом телевизорном нутре жизнь устроена совсем не так, как настоящая, снаружи. Здесь был коричневый ковер, а перед дверью – полукругом – блестящая плитка: просторные стены, а на стенах картины – загляденье, ничего не поймешь! – широкий диван, высокие стулья перед длинной и узкой штуковиной. В Сенеже такую штуковину он видел только в баре. Бар назывался “Хилтон” и имел нехорошую репутацию. Еще здесь был низкий столик с бумагами, разлапистые кресла, огромный серебряный телевизор на низких блестящих ногах, а за спиной у Макса оказалась вроде бы кухня – все синее с желтым, новое, сверкающее, как будто тут по правде никто не живет. Не выпуская из виду гостя, Архипов выудил из нижнего ящика обувной полки огромный растрепанный справочник “Вся Москва” и кинул его на стойку. Гость вздрогнул, как будто Архипов “Всей Москвой” дал ему по голове.
– Когда собираешься к родственникам в гости, – сказал Архипов, распахивая холодильник, – предупреждать надо. Повезло тебе, что я добрый, сильный и справедливый, как Робин Гуд.
– Вы как Робин Гуд? – не поверил юнец.
– Я. Ботинки сними и руки вымой. Ты что, навоз возил?
– Не возил я навоз!
– А по-моему, возил.
Один о другой Макс Хрусталев стащил ботинки, извиваясь всем телом, слез с высоченного стула и поплелся к раковине. Крана не было. Была диковинная плоская ручка, в которой отражалась уменьшенная и перевернутая люстра.
– Вверх.
– Чего?
– Вверх тяни.
Он потянул, и вода неистово брызнула в разные стороны, широким веером вылетела из раковины и залила Максу штаны.
– Да не так сильно!..
– Чего?!
Архипов подошел и закрыл кран. И снова открыл:
– Руки мой – чего, чего!
Макс послушно стал намыливать руки. Штаны спереди стали совершенно мокрые, да еще на пол налилась небольшая лужица.
– А теперь чего?
– А теперь вытирай.
– Чем?
– Вон салфетки.
Целая катушка толстых и мягких салфеток была надета на деревянный фигурный штырь, торчавший из стойки. Макс вытер руки и растерянно посмотрел на Архипова.
– Садись, – раздраженно сказал тот, – черт, навязался на мою шею!
– Я вам не навязывался!
– Еще как навязался!
Макс снова влез на стул, и перед носом у него очутилась огромная тарелка с розовыми кусками мяса и желтыми кусками сыра – куда там старику с его бубликом! Вместо хлеба в плетенке лежала длинная поджаристая палка, огромные ломти. Эти ломти пахли так, как пахло в Сенеже возле хлебозавода. Макс икнул.
– Ешь, – велел Архипов и отвернулся.
Макс снова икнул. Руки затряслись и похолодели, в глазах поплыло. Так у него плыло в глазах только один раз. Когда он на спор с пацанами закурил сразу шесть папирос и выкурил их до конца. Макс судорожно выпрямился и задышал открытым ртом, разевая его, как рыба, и по-рыбьи же тараща мутные глаза. Все-таки он справился с собой, муть откатилась от головы, ему удалось протянуть руку к ломтю поджаристого хлеба, и он стал жевать, отрывая зубами огромные куски и стараясь глотать не слишком шумно.
Архипов на середине открыл толстенный справочник и стал листать тонкие, мелко напечатанные страницы. Ему нужны были медицинские учреждения.
Юнец затолкал в рот последний кусок хлеба и сразу же схватил второй. Почему-то он ел только хлеб, а сыр и мясо не трогал.
Архипов нашел больницу номер пятнадцать, отчеркнул ручкой номер и позвонил. В приемном покое – ясное дело! – никто не знал ни про какую Марию Викторовну Тюрину, и он едва выпросил телефон какого-то отделения, откуда его послали в хирургию, и в хирургии никто долго не брал трубку, и он снова набрал, решив, что ошибся, и снова ждал.
Юнец добрался наконец до сыра и мяса, рвал их зубами, глаза были бессмысленными.
– Хирургия, але! – ответил тусклый голос, который Архипов немедленно узнал.
Узнал и покосился на часы – ровно три.
– Здравствуйте, Мария Викторовна, – сказал он любезно. – Архипов Владимир Петрович вас беспокоит, сосед.
– Кто-о? – оторопело спросили из трубки.
– Архипов, говорю! – Он слегка повысил голос. – Мария Викторовна, к вам родственник прибыл. Погостить. Именует себя Макс Хрусталев. Пока гостит у меня.
В хирургии воцарилось молчание. Памятуя народную мудрость номер три – о паузе, которую нужно держать, – Архипов посмотрел на родственника Марии Викторовны, а потом на чайник. Родственник жадно и некрасиво ел. Чайник готовился закипеть, шумел громко и уверенно.
Архипов достал с полки чашку, сахарницу и коробку с чайным пакетами. Мария Викторовна все молчала.
– Вы… – помолчав еще немного, выдавила она, – вы ошибаетесь, наверное. У меня нет никаких родственников.
– Господин Хрусталев вам не родственник?
Вышеупомянутый господин вдруг перестал жевать и уставился на Архипова. В глазах у него больше не было голодной мути, только, пожалуй, страх.
– Я…не знаю.
– Не знаете, родственник он или нет?
– Почему он… у вас?
– Поначалу он был у вас, – заявил Архипов. – Я валандаюсь с ним уже час.
– Почему вы с ним… валандаетесь?
– Потому что среди ночи залаяла моя собака! Дверь в вашу квартиру была открыта. Я вошел и нашел на полу родственника. Если он родственник, конечно.
– Как – открыта?! – вскрикнула Мария Викторовна во весь голос. – Почему открыта?!
– Вот этого я не знаю, – признался Архипов. – Так он родственник или нет?
– Да, – произнесла она устало, – это мой брат.
– Вот как, – изумился Архипов. – А я что-то слышал о том, что у вас нет кровных родственников.
– Есть, – сказала она. – Он все еще у вас?
– Где же ему быть!
– Дайте ему трубку, – распорядилась она, и Архипов разозлился. Бесцеремонность всегда его раздражала.
– Это вас, – сказал он юнцу и сунул ему трубку.
– Да, – пробасил юнец, с трудом проглотив очередной кусок мяса. – Манька, это ты?
Архипов прикидывал, чего бы ему выпить – чаю, кофе или коньяку, – и решил, что кофе. Все равно не спать!
Юнец слушал, что ему говорила Манька, недолго. Архипов даже не успел насыпать в кружку кофейной крошки.
– Она теперь вас просит.
Пластмасса, там, где ее держал Макс Хрусталев, была теплой и влажной. Архипову не хотелось ее трогать, и он прижал трубку плечом.
– Ну что, Мария Викторовна?
– Я сейчас приеду, – быстро сообщила она. – Вы меня извините, Владимир Петрович, пусть он еще у вас побудет.
– У меня?! – поразился Архипов.
Он наивно надеялся, что остаток ночи проведет в собственной постели, а не в обществе брата “бедной девочки” Маши Тюриной.
– Да, – нетерпеливо сказала она, – не пускайте его в мою квартиру! Я вас умоляю, пожалуйста!
– А я что должен с ним делать?!
