Письма проклятой (СИ) - Ксавьер Мария

– Ты лжешь. Я знаю правду. Ты пришла сюда, посмеяться надо мной. Ты пришла насладиться делами рук своих! – Я соскочила и хотела вцепиться в ее волосы, но Ханна остановила меня. Одним своим взглядом она заставила меня сесть.

– Не делай глупостей. – Еле слышно прошептала она.

Мое тело обмякло. Мне казалось, что это всего лишь страшный сон. Сон, который рано или поздно закончится и все будет как прежде. Я снова буду свободной. И на меня не станут смотреть как на умалишенную.

– Пожалуйста, Сильвия, ты же знаешь, что мне не выжить здесь. Прикажи им отпустить меня. Я так сильно хочу вернуться домой. Так сильно хочу увидеть Дэвида. – На секунду мне показалось, что Сильвия все-таки заберет меня отсюда. Ее глаза увлажнились, а губы обмякли. – Отдай мне моего мальчика. Прошу тебя, Сильвия.

– Хватит. Я ухожу, а ты останешься здесь, так будет лучше. Дэвид теперь мой сын. – От каждого ее слова исходил холод. Каждый звук ее металлического голоса резал мое сердце. Она встала и направилась к выходу, а я не могла пошевелиться, острая боль пронзила мою грудь, словно кто-то мне дал под дых. Я просто сидела молча, я даже не обернулась, когда она уходила.

Так день за днем, год за годом прошло почти семь лет, как я нахожусь здесь. Сестра навещала меня раз в год целых четыре года. Наши разговоры ни к чему не привели, она настаивала, что я должна остаться здесь, но вот уже три года она ко мне не приходила, лишь один раз прислала мне их семейный портрет, где Сильвия, Фрэнк и Дэвид стоят на фоне нашего семейного имения. Они выглядели как настоящая счастливая семья. А Дэвид так сильно похож на меня. Сильвия заменила ему меня. Эта мысль не выходила у меня из головы. Каждый свой день я начинала с этой самой мыслью, и ей же его и заканчивала. Каждый день. Я просыпалась от собственных криков и будила соседку, с которой я делила нору.

Меня лечили с самого первого дня здесь. От этих пилюль, что приносила мне Ханна, очень болела голова и слышались разные звуки. Из-за них я часто хотела спать. Но то, что действительно заставляло мою кровь стынуть в жилах, это здешние методы лечения, которые практиковали доктора в этой лечебнице.

Кажется, я здесь уже целую вечность. Так страшно осознавать, что уже целых семь долгих лет я не видела моего сына. Самое тяжелое время в моей жизни. Моя дыра в груди с каждым днем становится все больше, как бы самой не превратиться в одну огромную дыру.

Начался дождь. Капли крупные и тяжелые с силой били в стекла. Удары были такими яростными, как только стекла выдерживали такой натиск льющейся с неба воды. Завтра здесь опять запахнет гнилой землей и холодной влажностью.

Я не любила дождь, особенно в детстве, но сейчас. Сейчас, когда я нахожусь здесь. И слышу тысячи звуков. Сейчас, когда мою голову разрывает изнутри. Сейчас этот дождь меня успокаивает. Сейчас этот звук падающей с неба воды словно музыка, та самая, которая убаюкивает перед сном.

Нет, только не снова. Эти звуки. Как можно спать под такой дикий рев? От этого звука по моей коже пробежал озноб.

– Нелли? Ты слышишь? – Спросила я соседку, надеясь, что она еще не спит. Но ответа не последовало, а сильный дождь сошел на нет. Лишь пару крупных капель упало с характерным звоном.

Утром стало только хуже. Ветер еще сильнее разрывал трубы. Этот звук я слышала достаточно часто. Последние два года.

Помещение, где я сейчас находилась, все называли палатой. Я же это звала норой. Нора хоть как-то ограждала меня от окружающих, других пациенток и сестер, которые то и дело старались засунуть мне в глотку очередную пилюлю.

Я Вивиан, и я сумасшедшая, в лечебнице для душевнобольных Святой Урсулы. «Здесь мы помогаем людям снова обрести рассудок» – написано над главным входом, но я бы назвала это место клоакой. Сюда стекался весь ужас и грязь, неугодная обществу.

Лечебница находится на полуострове, на севере Великобритании, в часе езды от берега океана. Здание очень большое и массивное, из тяжелого серого камня, с высокими башнями и винтовыми лестницами. Окруженное высокими, угрюмыми деревьями в колючих шубах, которые выстроились вокруг него словно солдаты. Это место такое старое. Я слышала, что в семнадцатом веке в этом здании располагалась тюрьма для особо опасных преступников. А недалеко был порт и корабли, на которых привозили заключенных. Корабли и порт существовали и по сей день. На этом жалком куске земли находились только мы и маленькая деревушка в пару милях отсюда.

Над лечебницей постоянно сгущались облака, будто их нарочно кто-то сгонял. А по утрам туман расползался густым тяжелым одеялом.

Места более унылого, я не встречала ни разу в жизни. Многим оно стало домом, тому, кто здесь работал всю свою жизнь. Кто-то был пациентом этой лечебницы очень долгое время. Но я за семь лет нахождения здесь ни единого раза не почувствовала себя дома. Внутри же было все более благоприятно, чем снаружи. Но все же это место оставалось невыносимым.

Белые заплесневелые стены палат и коридоров отдавали такой безысходностью. Протекшая крыша не давала покоя в дождливое время года. Вся вода сразу же оказывалась на наших постелях. Матрацы прогнили настолько, что сквозь дыры можно было увидеть пол под кроватью. Меняли их нечасто. Но стелили под простыни клеенку, толи, чтобы пациентки сами не промочили свою постель, толи чтобы капающая вода с потолка не погубила последние и без того прогнившие матрацы.

В холодное время года почти во всех помещениях стоял лютый холод. Было так холодно, что изо рта шел пар. На мне было несколько слоев одежды. Черные шерстяные чулки, которые стали для меня настоящим спасением. Толстое серое платье и шерстяная накидка черного цвета. За счет такого гардероба мы как-то спасались. Я уже несколько лет не видела своих шелковых платьев. Но сейчас они мне совершенно не пригодились, а вот мамино теплое шерстяное одеяло, которое раньше было мне почти без надобности, сейчас было бы в самый раз. Ведь эти одеяла, которые были у нас, смогли бы служить только подстилкой для собак в псарне.

Это место можно сравнить с выгребной ямой, куда сбрасывают всех людей, неугодных обществу или собственной семье. Здесь оказалась и я. Была признана сумасшедшей и подвергнута срочному лечению. За все то время, что существует эта лечебница, не было случаев побега. Были только несколько попыток, которые закончились смертью беглецов.

Я думаю, что я здесь навсегда. Что я просто сгнию, и никто даже не узнает об этом. Ведь совсем недавно в соседней палате от пневмонии умерла Берта, а ее тело нашли только через три дня под кроватью. Она свернулась и пыталась согреться куском своего старого одеяла. Они даже запах услышали не сразу. Она просто сгнила у себя под кроватью. Ах, Берта. Бедняжка, Берта. Я помню ее диковатые, серые глаза. И как она постоянно пела песни толи на итальянском, толи на испанском.

Я ненавижу утро и ненавижу день. Уж ночь и вечер куда лучше. Это началось с тех пор, как я попала сюда.

Я пыталась двигаться как можно тише, но кровать все рано скрипела и подпрыгивала подо мной. Нелли еще не проснулась, и я совсем не хотела ее будить до прихода сестер. На минуту я закрыла глаза и представила Дэвида, моего малыша. Нарисовав его образ в своей памяти, я невольно улыбнулась. Большие голубые глаза, словно капли океанской воды, нарисованные акварелью. Маленький курносый нос, и льняные кудри, падающие прямо на лоб. Но образ был не точен и местами размыт, будто время пытается отнять у меня и это. Я должна сохранить его в своей памяти. Должна.

Сестра проследила, чтобы я, Нелли и остальные пациентки появились прямо к завтраку. Не было разве что только Дикой Элли, но сестра Ханна сразу же сообщила, что Элли отправлена в комнату с шипами.

– Ведите себя хорошо, иначе отправитесь следом за Элли. – Ханна улыбнулась и, кажется, по-доброму посмотрела на меня, а затем на Нелли. – И тебя, Вивиан, после завтрака ожидает доктор Бейтс. Ох, как же тебе повезло. Ведь именно в это время к нам приходят посетители, но я надеюсь, вы успеете. – Ее раскатистый смех заставил обернуться.