Эшли Дьюал - У истоков Броукри (СИ)
— Прости, — заикаясь, шепчу я. — Это вышло случайно.
— Ты случайно содрала с меня пластырь? — Парень хмыкает и тоже вдруг усмехается. Он придавливает пальцами ссадину и глядит на меня, слегка прищурившись. — И сколько же в тебе еще загадок, спасительница? Возможно, гораздо безопаснее скитаться по городу в одиночестве, чем быть здесь с тобой. Не находишь?
— Возможно. — Парирую я.
— Так мне уйти?
— Только в том случае, если не хочешь остаться.
— А если хочу?
— Тогда будь готов оказаться беззащитным и сраженным.
— Сраженным? — Парень вдруг невесело хмыкает. Он перестает улыбаться и глядит в мои глаза настороженно и с опаской. — Ты и, правда, представляешь угрозу. Но я не хочу в это верить. Разве доброта может быть опасна?
Только в том случае, если она — редкость. Если ее не ощущаешь долгие годы, а затем вдруг обнаруживаешь в глазах другого человека. Тогда доброта — оружие, пробуждающее от спячки чувства и мысли. Но я не произношу мыслей вслух. Просто киваю и шепчу:
— Не говори глупостей. Никакой угрозы я не представляю. — Подсаживаюсь к парню и виновато поджимаю губы. Мои пальцы касаются ранки над его бровью. — Я не знаю, что на меня нашло. Я не должна была этого делать. Прости.
— Ничего страшного. — Едва слышно отвечает он. — Я могу потерпеть.
Не смотри на него. Не смотри на него, Дор!
Я смотрю на него.
Парень сглатывает и нелепо усмехается. Его глаза находят мои, становятся темнее и глубже, и я вижу в них свое испуганное отражение, застывшее в немой растерянности.
— Знаешь, может, это не случайность, что именно ты меня нашла.
— Совпадение?
— Я не верю в совпадения.
— А во что ты веришь?
— Теперь я не знаю.
Его густые волосы так близко, и мне вдруг хочется пройтись по ним рукой, но в тот же миг я отбрасываю эти мысли и стыдливо опускаю взгляд вниз, закрывшись от его глаз завесой из светлых локонов. Как странно. Возможно, я пребываю в лживой иллюзии, веря, что кто-то обратил на меня внимание. Обычно ведь видят не меня. Видят моих родителей, деньги, будущее, а моя тень — лишь атрибут, которым наградят счастливцев одновременно с блеском богатой жизни. Я — никто, и была никем. Но теперь мне хочется разрушить этот миф, вновь столкнувшись взглядом с незнакомцем.
— Что у тебя с рукой?
— Что? — я невольно выплываю из мыслей, приподняв подбородок. — О чем ты?
— Твоя рука. — Он указывает на запястье. — Что это?
Опускаю взгляд и понимаю, что он говорит о пяти бордово-черных синяках, которые опоясывают руку, будто браслет. Отпечатки пальцев моего брата. Очередное напоминание о том, что злить его не стоит. Я тут же прижимаю руку к груди в защитном жесте и нелепо отмахиваюсь свободной ладонью.
— Да, так. Чепуха.
— Не похоже на чепуху. — В одно мгновение парень оказывается рядом со мной, и его брови хмурятся, словно для него действительно важно знать правду. — Кто это сделал?
— Я просто ударилась.
— Ударилась о чью-то руку?
— Не бери в голову.
— Поздно.
— Послушай, все в порядке, — я поднимаюсь на ноги. — Это просто царапина! С кем не бывает, верно? Я уже давно решила этот вопрос.
— Ты уверена? — парень становится напротив, озадаченно впялив в меня взгляд.
— Да.
— Ты лжешь.
— Нет, что ты, я…
— Если этот кто-то делает тебе больно, ты должна рассказать. Расскажи мне.
— Не выдумывай. История совсем неинтересная. И знаешь…, знаешь, я лучше пойду.
— Ты уходишь?
— Да, я совсем забыла что…, - запинаюсь. Пробегаю взглядом по комнатке. — У меня есть дела. Из головы вылетело.
— Подожди, — парень выставляет вперед руки, но я уже несусь к двери. — Постой, меня не касается твоя жизнь. Извини. Я не хотел лезть.
— Забудь.
— Но…
— Я приду завтра. — Закидываю на плечо сумку и слышу, как в ушах стучит кровь. Не помню, когда в последний раз мне было так стыдно и страшно одновременно. Меня, будто словили с поличным; будто я совершила преступление, нечто незаконное. Но, на самом же деле, я готова провалиться сквозь землю от осознания того, что позволяю брату делать со мной такое. Позволяю и не сопротивляюсь, как будто в его поступках нет ничего плохого.
— Подожди, пожалуйста.
— Мне пора.
— Дор! — восклицает парень, и я замираю на пороге. Ошеломленно оборачиваюсь. — Я помню, ты назвала себя так, когда впервые приходила. Я…, - он стремительно подходит ко мне, пусть и держится ладонями за раненный торс, — я виноват. Я не хотел напугать тебя.
— Ты не напугал меня.
— Нет. Я был груб, но как я и сказал, мне трудно сдерживаться. Если на языке что-то есть, я обязательно это скажу. Но теперь, все. Я больше не полезу не в свои дела. Обещаю.
— Это просто…, - я растерянно облизываю губы и сжимаю пальцами край двери, — не могу объяснить. Это личное.
Не помню, когда в последний раз мне было так сложно пойти на поводу у рассудка, проигнорировав вопли разбушевавшегося сердца. Топчусь на месте и гляжу в глаза парня, надеясь, что он остановит меня и не позволит уйти. Я жду, а он говорит:
— Останься.
В то же мгновение я ощущаю невозможный прилив сил, сбросившись с моих плеч ту ответственность, что на нее возложили жизнь, обиды и семья. Я все продолжаю глядеть на незнакомца, а он неожиданно подходит ко мне и шепчет:
— Меня зовут Эрих.
Он протягивает руку, а я смотрю на нее, будто на черту, переступив которую больше нет пути назад. Но меня не пугает высота обрыва. Я готова прыгнуть вниз. Я пожимаю его теплую ладонь и смущенно дергаю уголками губ. В груди взрываются искры, но все равно мне удается произнести свое имя, не сбившись и не покраснев. Я говорю:
— Адора.
А он улыбается мне и закрывает за моей спиной дверь.
Иногда на фоне застывшей тревоги или напряженной тишины, можно увидеть нечто завораживающее. Можно почувствовать тепло, взорвавшееся внутри. Можно добровольно закрыть глаза на то, что дышит тебе в спину и представляет опасность. И, порой, мы и не понимаем, что оттягиваем неизбежное; что верим в ложь. Людям нравится отвлекаться, не думать о грядущих днях, не обращать внимания на то, что не дает дышать, как застрявшая в горле кость. Мы создаем свою действительность, а потом расплачиваемся за это.
Ночью мне снится, что я падаю в воду с огромной высоты. Меня затягивает в самый низ, и я иду ко дну, сжигаемая невыносимой болью. Холод вонзает тысячи клинков в мое тело, изо рта вырывается крик, а потом становится еще чернее, еще страшнее и опасней. Я оказываюсь в ловушке из собственной паники, гирями привязанной к окоченевшим ногам, и меня тащат вниз чьи-то холодные руки, похожие на руки матери или отца, ведь только у них получалось сделать мне больно, не причинив увечий. Я вырываюсь и кричу, ощущаю, как горло сдавливают судороги, как оно горит, пульсирует, и ору, что есть мощи, ведь мне уже давно не было так страшно. А затем что-то меняется.
