Олег Руднев - Долгая дорога в дюнах
Нервно дернулся было Филипсон, но Артур твердо положил ему руку на плечо. Швед вынул из кармана блокнот, достал ручку и официальным тоном произнес:
— Я готов принять вашу телеграмму.
— Куда идет ваша «Анна-Мария»?
— Швеция, Гетеборг. Говорите адрес.
— Лондон, — решительно повторил Хенька, — Кинсберроу-стрит, 112, миссис Страутниек.
— Как, простите, фамилия? — переспросил швед.
— Страутниек… — по слогам повторил Генрих, — это моя мать, — и продолжал диктовать: — Прибуду Гетеборг Швеция, двадцать восьмого октября, пароходом «Анна-Мария». Если можете, приезжайте. Целую, Генрих.
Он на миг обернулся к Артуру, встретил его презрительный взгляд, не смутился, не отвернулся, вытер ладонью проступившие над верхней губой бисеринки пота и вызывающе усмехнулся.
Трофейный «опель», за рулем которого сидел сам Калниньш, заехал во двор рыбзавода. Андрис — он был в форме — выбрался из машины, не спеша оглядел двор, заваленный штабелями пустых ящиков, прошел вдоль забора, как будто прикидывая его высоту, остановился у выбитой доски, сквозь которую было видно море, пнул ее ногой и не торопясь пошел к цеху. Тут стояли те же самые столы. Возле них работали женщины, нанизывая рыбу на длинные железные прутья. Та же печь, пышущая жаром, возле нее суетливый мастер. Увидев входящего Калниньша, он заторопился навстречу:
— Редко навещаете, товарищ Калниньш, — пожимая майору руку, улыбнулся мастер.
— Ну, как рыба? — спросил гость.
— Маловато. Но зато какая — жирная, крупная… Вся по высшему сорту.
И как в прошлый раз Артуру, он протянул Андрису еще горячую золотистую рыбку.
— Поговорить надо, — тихо сказал Калниньш.
— Понятно, — почтительно кашлянул мастер.
Они вышли во двор, сели среди штабелей пустых ящиков, тускло поблескивавших рыбьей чешуей.
— Как там наши «иностранцы»? Ничего нового не слышно? Вот выкинули номер… Не могли в море советский корабль найти. Прямо на шведа вышли, — хохотнул своей шутке мастер, но, не встретив поддержки со стороны майора, переменил тон. — Скоро вернутся, не знаете?
— Не знаю, — сухо ответил Калниньш. — Думаю, скоро. Кстати, вы не в курсе, почему Артур оказался с ними?
— По-моему, он хотел проверить уловы. Все ли на завод сдают. С планом у нас, понимаете, туго.
— А на рынке полно рыбы. Самого свежего копчения. Утечка с завода возможна?
— Как вам сказать, — задумался мастер. — Рыбаки — народ честный. Но много ли их осталось? Война… Подвизается здесь всякий сброд… Не каждому в душу влезешь.
— Например?
— Примеры разные, — уклонился от прямого ответа мастер. — Хотя бы этот очкастый рижанин… Который с Артуром к шведам уплыл… Что мы о нем знаем? А ведь приходится кланяться. На погрузке каждая пара рук дорога. И отвозить на базу помогает, и еще кое-что…
— Он и вправду брат Марциса? Или родственник…
Мастер осклабился:
— Такой же брат, как я муж английской королевы.
— Откуда у него лодка с мотором?
— Вот это и я хотел бы знать. Присосался к Марцису, окрутил парня…
— Вот что… Составьте-ка мне список всех, кто непосредственно имел отношение к погрузке, перевозке и сдаче продукции на базу. Через час заеду.
Калниньш поднялся, мастер тоже с готовностью встал:
— Будет сделано.
ГЛАВА 28
У одного из домов ночного Иркутска стояла машина «скорой помощи». Подле нее суетились с носилками санитары. Марта в наспех наброшенном пальто выскочила из подъезда:
— Шарф… Шарф забыли.
Никто не обернулся. Санитары почему-то замешкались с носилками возле раскрытых задних дверей машины, им помогал бледный, без шапки Петр Никодимович. Александр неподвижно вытянулся под одеялом, его лицо казалось безжизненным. И только когда Марта, нагнувшись над ним, заботливо обернула его шею шарфом, улыбнулся слабой, виноватой улыбкой. Носилки проскользнули внутрь машины, Петр Никодимович тяжело взобрался следом. Дверцы захлопнулись, и «скорая» с ревом исчезла в ночи, посвечивая в темноте красными огоньками.
У подъезда, прижавшись друг к другу, стояли две одинокие женские фигуры. Марта обнимала всхлипывающую Антонину Сергеевну — мать Александра.
— Господи, третий раз за полгода, — в отчаянии пробормотала женщина. — Ты не представляешь, Марточка, что это для матери значит. Всю войну ждала, ночей не спала… И вот теперь, когда все кончилось, когда ему жить бы и жить…
— Успокойтесь, Антонина Сергеевна. Ну, прошу, не плачьте… Все обойдется, все будет хорошо. Саша поправится, начнет снова работать… Он сам говорил…
— Что обойдется? Какая работа? — не сдержав отчаяния, всхлипнула женщина. — Ты не знаешь, Марточка, ничего не знаешь… — И уткнувшись лицом в пальто Марты, Антонина Сергеевна безудержно зарыдала.
Марта сидела возле кровати Александра, в отдельной палате для тяжелобольных и старалась не выдать волнения. Вид у Ефимова был страшный: глаза ввалились, нос заострился, губы обметало лихорадкой. Но он крепился.
— Знаете, о чем я сейчас думаю? — все с той же виноватой улыбкой сказал он. — Что за дурацкая судьба? Опять видите меня прикованным к кровати.
— Неправда, — через силу улыбнулась она. — У меня вы лежали не в кровати, а в подвале.
— Хороший подвал. Он меня поднял тогда на ноги. Если бы не вы… — Александр взял ее руку.
— И сейчас подниму, — с нарочитой бодростью пообещала она. — А потом все вместе поедем на Байкал — Эдгар уже покоя не дает.
Ефимов прикрыл ее ладонь другой рукой, сжал тихонько:
— Марта, я хочу, чтоб вы были счастливы. Если решите остаться… Мы говорили с директором театра… Он предлагает вам работу.
— Какую? — смутилась она.
— По-моему, интересную. Помощник художника по костюмам. У вас же прекрасный вкус. И вы хорошо рисуете.
— Откуда вы знаете?
— Я о вас все знаю. — Помолчал, набираясь сил. — Мне Артур столько о вас рассказывал, пока мы к нашим пробирались через фронт. — Он откинулся на подушку, тяжело задышал.
— Саша, что с вами? — испугалась она. — Вам плохо?
— Я позову врача.
Ефимов удержал ее.
— Не надо, сейчас пройдет. Мне хорошо. Так хорошо, что я даже могу признаться вам… Я тогда полюбил вас… И завидовал Артуру. Я ему и сейчас завидую.
— Не надо завидовать мертвым, — глухо уронила она.
Он виновато посмотрел на Марту, неожиданно спросил:
— Что ему передать, вашему Артуру? Любите? Не забыли? Фамилию его носите. Что еще?..
Марта побледнела, дрожащей рукой прикрыла ему рот:
— Не смейте так, слышите? Вы меня упрекали, что я слабая? А сами? Как не стыдно… — И горячо, убежденно воскликнула: — Я сделаю все, чтобы вы были здоровы. Вот увидите. — Она наклонилась и поцеловала его в губы.
Отчаянье промелькнуло в глазах Ефимова, но он тут же взял себя в руки, благодарно улыбнулся:
— Спасибо. Все будет в порядке.
ГЛАВА 29
На свежем морском ветру трепетал флаг советского государства. Нос корабля, вспенивая, рассекал крутую волну. На палубе у поручней стояли Артур, Марцис и Филипсон. Где-то впереди тонкой чертой проступал берег.
— Вот тебе и Швеция, — задумчиво протянул Марцис. — Не думали, не гадали… И во сне такое не приснится.
Рыбаки не ответили. Они молча смотрели на приближающуюся полоску земли. На палубе было пустынно. Негромко, мерно работали двигатели, плескалась за бортом вода.
— Интересно, дома уже знают, что мы возвращаемся? — спросил Филипсон.
— Вот уж вопросов будет… Что да как… — подхватил Марцис.
— Да, расспросов нам теперь хватит, — хмуро усмехнулся Артур и отошел к противоположному борту, где одиноко стоял Генрих.
Помолчали. Потом Артур спросил:
— Что такой грустный?
— А чему радоваться? — вопросом на вопрос ответил Генрих.
Банга искоса взглянул на него, как бы невзначай полюбопытствовал:
— Твои уехали в сорок четвертом?
— Да, перед самым уходом немцев. Сначала в Германию, конечно, а уж потом, после войны, в Лондон.
— А ты почему остался? Один из всей семьи…
Генрих саркастически рассмеялся:
— Знаешь, где у меня этот вопрос? — он зло резанул ладонью по горлу. — Никому не давало покоя. И в университете, из которого я в конце концов сбежал, и в цирке, где выметал навоз, и когда в котельной кочегарил… А теперь уж представляю, сколько появится новых вопросов. Почему, спрашивается, я не мог дать телеграмму и повидать мать, если оказался почти рядом? Может быть, в последний раз.
— Да, конечно, — неуверенно согласился Артур. — У тебя только мать?
— Мать и сестренка. Отец умер в том же сорок четвертом.
— Он служил у немцев?
Генрих не ответил — лишь плотнее сжал губы. В глазах загорелись злые искорки.
