Николай Семченко - Что движет солнце и светила
Она, конечно, забыла. Сердце ёкнуло лишь однажды, когда узнала, что Чикуэ была, оказывается, не только великолепной художницей-мастерицей, но и тайной шаманкой, в силу и мудрость которой верили многие её сородичи. А что если и вправду в этом божке скрывается какая-то заколдованная сила? Нет, лучше не искушать судьбу...
- Ладно, живи! - Изабелла устало опустилась в кресло. Божок смотрел на неё из-под стола и счастливо, идиотски счастливо улыбался.
***
Недели полторы никто не мог ей дозвониться. Марианна даже специально приезжала, чтобы узнать, что случилось. Но дверь ей никто не открыл. Тогда она сбегала в домоуправление за слесарем, вызвала с работы Толика, притащила участкового милиционера. И когда вся эта компания собралась перед дверью, шумно обсуждая, с чего и как начать взламывание, Изабелла вдруг подала голос:
- Господи, что вам всем от меня надо? Пошли вон! Хочу тишины и покоя...
Потом Марианна доказывала всем, что у Изабеллы был творческий кризис и всё такое прочее, с этим связанное. Участковый, впрочем, сделал в своём журнале более определённую запись: " Вызов к гражданке Н. Запой. Провести профилактическую беседу".
Неизвестно, провёл он её или нет, но однажды Изабелла выпорхнула из своего гнёздышка как ни в чём не бывало, весёлая, нарядная, уверенная. Запястья украшали новые затейливые браслеты из бересты, а на шее болтался кулон из обожженной глины. Это была миниатюрная копия деревянного божка. Вскоре Изабелла забросила его на антресоли и постепенно о нем забыла.
У неё начался новый период - увлечение берестой. Всё остальное не имело абсолютно никакого значения. По крайней мере, так она всех уверяла.
МАТРЕНА УСАТЫЙ
"Не надо... Пожалуйста, не надо..."
Он подумал, что и в самом деле большего не надо. И еще испугался ее странно посеревших век. Надя закрыла глаза, крепко- крепко, будто играла в жмурки - по-честному, без подглядываний. Как девчонка-отличница, которая боится показаться недобросовестной, иначе дворовые ребята бесцеремонно выставят ее из игры, да еще и трепку зададут.
Роман чувствовал ее легкие прикосновения, все более и более смелые, и все-таки Надю что-то останавливало. Она определила для себя черту, за которую переступать нельзя, даже если очень захочется - стой, замри, не двигайся!
Но, если честно, то он сам боялся того, что может обрушиться на него за той чертой, перед которой они замерли.
Все получилось до невозможности просто. Яшка Каплан, с которым Роман жил в одной комнате, уехал на каникулы. У Романа билет был на завтра, и у Нади - на завтра: ему - во Владивосток, ей - на Сахалин, в Углегорск, где жили родители.
Полдня он бродил по скользкому Хабаровску. Автобусы не ходили из-за снега, который завалил улицы и все сыпал и сыпал - густой, липкий, обильный, как конфетти на студенческой вечеринке.
С Амура дул резкий ветер, и Роман зяб в своем легком пальтишке: тогда, в семидесятых, еще не было теплых и дешевых китайских пуховиков, а на дубленку или шубу хотя бы из искусственного меха у родителей денег не было.
Чтобы не обморозить уши, которые у него всегда немели от колючего, злого ветра, Роман то и дело забегал во все попутные магазины. Все равно надо было что-нибудь купить родителям, как-то неудобно являться безо всего. Отец написал, что у них исчез из продажи табак "Золотое руно" - его любимый, а папиросы и сигареты он терпеть не может. Мать любила красивую посуду, и Роман хотел найти для нее какую-нибудь забавную керамику. Но полки магазинов, как на грех, были скучны и однообразны. Хорошо, что хоть "Золотое руно" он все-таки отыскал в одной полуподвальной рыбкооповской лавчонке. И когда уже отходил с покупкой от прилавка, продавщица вдруг его окликнула:
- А где твоя книжка?
Он живо смекнул, что тут, видимо, отовариваются моряки речного флота, потому и лежал этот табак и всякие другие дефициты свободно. Не оборачиваясь, Роман кивнул через плечо:
- Оставил в машине. Счас принесу!
Вышел и, что называется, сделал ноги. Заворачивая за очередной угол, он столкнулся с Надей. От неожиданности она поскользнулась и упала бы, если бы он ловко не подхватил ее за локоть. И все-таки два апельсина выпрыгнули из кулька и зарылись в снег. Это было так красиво: оранжевые, теплые мячики в свежем, еще пушистом снеге!
- Извини, - сказал Роман.
- А мне говорили, что ты еще не уехал, но я не поверила: комната закрыта, тебя с утра нет...
- А зачем ты меня искала?
Надя не ответила и, высвободив свой локоть из его хваткой ладони, шагнула в снег, чтобы подобрать апельсины. Роман опередил ее и, довольный, улыбнулся:
- Что-то случилось?
- Да нет, ничего, - сказала Надя. - Из нашей группы только мы остались. А у меня полный ящик картошки. Пропадет, пока на каникулах будем.
- Целый ящик?
- Из-под посылки, - уточнила она и, опустив голову, неловко предложила: - Давай съедим эту картошку вместе!
Роман с интересом посмотрел на Надю, пытаясь определить, что стоит за этим предложением: желание пофлиртовать или она действительно хочет угостить его жареной картошкой? Вообще-то он не выделял эту девушку особо, как, впрочем, всегда дышал ровно и в присутствии остальных своих сокурсниц. Все они были для него, скорее, товарищами по учебе, но никак не прекрасными незнакомками, способными вскружить голову и вознести на седьмое небо. А кроме того, во Владивостоке его ждала Тамара. Ах, какие они писали друг другу письма!
Яшка Каплан знал о Тамаре, письмах, стихах, которые Роман сочинял. Другие о том не подозревали, и кое-кто из однокурсников даже начал подозревать, все ли у него в порядке: может, просто стеснительный такой, а вдруг он, подумать даже страшно, их этих, которые мальчиков любят?
Яшка, конечно, докладывал ему об этих разговорах. Он был старше лет на пять, отслужил в армии, повидал жизнь и потому имел право, мудро улыбаясь в усы, давать советы: "Трахнул бы ты кого-нибудь из этих девиц, что ли. Терять им уже нечего, зато болтать будут меньше. Понимаешь, старик, есть любовь и есть секс. Это совершенно разные вещи. И одно другому не вредит, поверь мне... "
Он и хотел бы верить Яшке, но - хоть убей, хоть казни! - не чувствовал ни малейшего волнения в крови даже от самых откровенных, зазывных взглядов и жестов. Правда, однажды они, полупьяные и оттого бесшабашные, возвращались большой компанией с вечеринки у Люси Рудзит. Она, единственная из всей студенческой группы, имела свою квартиру, доставшуюся ей после развода с мужем. Роману она казалась солидной взрослой женщиной: как-никак двадцать пять лет, и замужем уже побывала!
Что-то такое она подметила в поведении Нади и, улучив момент, шепнула Роману:
- Почему ты не обращаешь на неё внимания? Надежда хорошая девушка!
Он пожал плечами и, подхваченный одной из девушек, закружился в танце под песню модной тогда Эдиты Пьехи: " Горечь, горечь на губах твоих, о Русь!"
А о том разговоре с Люсей вспомнил только тогда, когда они с Надей как-то незаметно и непонятно почему отстали на улице от всей этой шумной компании. Она прильнула к нему, подставила свои губы, и он, не отдавая себе ни в чём отчёта, целовался крепко, жадно, до боли.
Наутро он старался об этом не вспоминать. Надя, конечно, неплохая девчонка, отлично учится, и с репутацией всё о, кэй, но... Но как бы это поточнее выразить? В общем, бывает так: увидишь человека, вроде бы мимоходом, но запомнишь его на всю жизнь, и в чём тут дело - не поймёшь. Но есть такие люди, с которыми встречаешься каждый день и они для тебя никакие, без особинки: доведись составить словесный портрет для следователя придётся изрядно попотеть.
Надя для Романа была, увы, из их числа. И потому, когда он наутро притащился в аудиторию - привет, братва, ух, голова раскалывается, дайте конспект по истории КПСС, - сразу и не понял, отчего это Надька смотрит на него так, будто у них есть какая-то общая тайна. Он подумал, что, наверное, сделал вчера что-то не так или сказал какую-нибудь чушь. Но решил не оправдываться и вести себя так, будто ничего и не было.
И вот, пожалуйста, у Нади нашелся повод: картошка!
- Я люблю, когда ее жарят с топленым маслом, - сказал он. - Такая вкуснятина!
- У нас вкусы сходятся, - отозвалась Надя. Она смотрела не прямо в его глаза, а куда-то вбок, скорее - на его уши. Роман, почувствовав возникшую неловкость, предложил:
- Давай так: картошка - твоя, масло - мое, встречаемся вечером, да?
И картошка, наверное, была бы благополучно и, главное, пристойно съедена, если бы не Ведро. Он сунулся к ним в самый ответственный момент, когда сковородка вовсю скворчала на электроплитке:
- Маня идет! Она же вас за версту учуяла! Плитку с перепугу тут же выключили и задвинули под кровать. Надя всунула сковородку Роману в руки и выпихнула в коридор:
- Иди в бытовку! Будто ты ее там жарил...
Из всех цветов комендант общежития Мария Павловна любила только букет своих болезней. Печеночница, язвенница, гипертоничка и Бог знает кто еще, она считала, что подорвала свой некогда могучий организм неправильным питанием. Жалея племя младое, незнакомое, вечно спешащее и перекусывающее чем попало, Мария Павловна, в просторечии - Маня, объявила войну плиткам, кипятильникам и прочей электротехнике. Благовидный предлог нашелся: правила противопожарной безопасности в общежитии были возведены чуть ли не в ранг Священного Писания.
