Николай Семченко - Что движет солнце и светила (сборник)
— Сенсационные разоблачения депутата Госдумы Ноя! Читайте свежий выпуск газеты «Проспект»!
Это на остановке зашла бойкая девица с кипой газет в руках. Привычно и деловито она двинулась по салону автобуса:
— Сенсации, политика, мода, телепрограмма, частные объявления! Покупайте газету!
Наталья Андреевна терпеть не могла эту газету, которая слишком явно поддерживала коммунистов. И чего добивались: возвращения парткомов, талонов на самое необходимое, одинаковой для всех зарплаты в сто двадцать рублей, и чтоб при этом инженер, получивший высшее образование, считал гроши, а «гегемон» сидел в почетных президиумах, и ведь ни одной мозговой извилиной мог всю жизнь не шевельнуть — стой себе у станка и штампуй из года в год одну и ту же деталь, допустим, для подводной лодки. А сколько их, этих подлодок, нормальной стране нужно — не миллионы же! А вот за телевизором или мебелью надо было обязательно стоять в очередях, потому что советский человек должен был крепить обороноспособность страны, а не думать о вещах, улучшающих его жизнь. Наталья Андреевна с тоской вспомнила, как на обязательных в те времена классных часах читала школьникам очередные материалы какого-нибудь очередного пленума или съезда КПСС и учила ребят не болеть этой проклятой капиталистической болезнью — вещизмом, а еще
— не быть потребителями, презирать все заграничное и бояться чуждой идеологии индивидуализма: коллектив всегда прав, решающее слово за большинством, вместе мы — сила! А то, что и сам Владимир Ильич был когда-то одиночкой, сумевшим, однако, увлечь своими идеями других, она как-то предпочитала не говорить.
— А говорили мы с тобой об этом на кухне, милая, — услышала Наталья Андреевна голос, который уже и забывать стала. Она и не заметила, как барыня вышла, а ее место заняла Софочка Берг.
— А, здравствуй! — сказала Наталья Андреевна. — Давненько мы с тобой не говорили. Я даже вспоминала сегодня с утра наши с тобой посиделки на улице Халтурина. Помнишь, Петербург тогда назывался еще Ленинградом, а на ограде Летнего сада висел плакат «Планы пятилетки — досрочно!»'?
— И у нас был замечательный китайский чай с жасмином, — Сонечка даже глаза закатила от умиления. — Мы так удачно оказались вблизи того киоска около «Гостиного двора»: этот чай только завезли, еще и очереди, считай, не было — всего человек двадцать стояло. А потом мы набрали «эклеров», «безе» и «наполеонов» — стоили-то пирожные тогда двадцать две копейки штука, помнишь? И пошли, конечно, пешком по Невскому до уютного моего гнездышка…
— Это такое счастье, что мы с тобой познакомились тогда, когда я, мокрая как курица, плюхнулась рядом с тобой в электричке, — сказала Наталья Андреевна.
— И голос вагоновожатой, или как там правильно назвать водительницу электрички, принялся отсчитывать: «Дубулты», «Дзинтари», «Кемери», — вспомнила Софочка. — Это звучало так необыкновенно…
Они, конечно, вспомнили и другие радостные минуты, и как-то так оказалось, что их, этих минут, было, в общем-то, не так уж и мало. Неожиданно став подругами, они виделись потом нечасто: сначала Наталья Андреевна еще ездила в Петербург, благо отпуск у педагогов большой, да и зарплату ей в школе положили большую — за часы, за классное руководство, за факультатив по русской литературе. Но как вышла на пенсию, так эти поездки и прекратились. А у Софочки если деньги и появлялись, то тут же куда-то и пропадали: абсолютно непрактичная, она не умела их ни копить, ни с толком вкладывать во что-то стоящее. Она любила, впрочем, покупать картины молодых художников, и среди ее приобретений оказалось две акварели Анатолия Зверева. Это теперь он знаменитый художник и о нем пишут воспоминания, устраивают выставки работ, а тогда многие относились к нему как к пьянчужке, бездомному шизофренику, чудаку, одержимому какой-то внутренней тревогой и обреченностью.
Поехав в Москву, чтобы специально побродить по Третьякойке, Софочка, конечно, не могла не впутаться в очередную романтическую историю. Подруга познакомила ее с высоким бородатым мужчиной, который оказался художником. После второй или третьей рюмки он сказал Софочке, что страстно желает ее, а на ухаживания у него нет времени, и потому он вот так прямо просит ее дать ему, и это вполне естественно, так как он видит, что и она вроде бы им тоже заинтересовалась. Софочка сначала хотела дать ему по физиономии, но потом раздумала и в результате оказалась на продавленном, покрытом комковатым ватным одеялом диване. Это была, конечно, мастерская художника, в которой нестерпимо пахло скипидаром, кошачьей мочой и протухшей селедкой.
И вот когда дело у них дошло до самого ответственного и, можно сказать, волнующего момента, в дверь затарабанили, да так яростно, что Софочка подумала: пришел ей конец, и смертный час, и верная погибель, потому что так рвать дверь могут только обманутые и разъяренные жены. Но ее одноразовый любовник удивительно равнодушно сказал:
— Вот суки! Жажда их, видно, мучит: на бутылку пришли денег занимать. У тебя есть рублей пять?
Это и в самом деле оказались два приятеля художника, которым для полноты счастья хотелось раздавить еще по бутылочке. Один из них и вытащил из своего «дипломата» две удивительно красивые акварели:
— Девушка, это работы Толи Зверева. Он мне их подарил, а я хочу расплатиться ими с вами. Долги я принципиально не возвращаю, но с дамами обычно расплачиваюсь картинками. Берите их, берите! Это сейчас все думают, что Талька Зверев — сумасшедший пьяница, алкоголик и все такое прочее. Попомните меня, когда у вас эти акварели будут выторговывать за бешеные деньги…
Он был пьян, и Софочка подумала, что ей не стоит оставаться одной с тремя подвыпившими мужиками и надо как-то избавиться от вновь прибывших, а потому без всякого сожаления рассталась с пятнадцатью рублями. А те две акварели действительно стоят сейчас-столько, что продай она их — обеспечит себе хлеб с толстым-толстым слоем масла до конца своих дней. Вот только Софочка не любит масла.
— Иногда я думаю, что мы с тобой ждали-ждали, когда начнем жить по-настоящему, и вот это настоящее вроде бы наконец наступило, а мы уже ни на что не годны, — сказала Наталья Андреевна и вздохнула.
— И как раньше было тяжело жить, так и теперь — не' легче, погрустнела Софочка и вдруг вся как-то встрепенулась: — Ой, давно хотела сказать тебе одну мысль…
— Никак я тебя не научу правильно говорить, — буркнула Наталья Андреевна. — Что это значит: сказать мысль?
— Ну извини: волнуюсь! — Софочка даже порозовела от смущения. — Нам с тобой всегда будет трудно жить, потому что мы не умеем казаться несчастными и униженными. И потому нам никто никогда ничего не подаст, и даже само государство посчитает, что если не плачемся, то у нас все в порядке.
— Ой, что-то ты так мудрено заговорила, — заметила Наталья Андреевна. А я проще скажу: живу как могу, и на столько, сколько у меня есть. Я бы просто провалилась сквозь землю, если бы хоть копейку кому-нибудь осталась должна.
— А я, наверное, жадная, — смутилась Софочка. — Вот все бы, что есть в книжном магазине, взяла и купила. Господи! Какие книги, какие альбомы! Нам с тобой это даже и не снилось. Представляешь, приходишь в магазин, а там преспокойно лежит на прилавке томик стихов Цветаевой или Мандельштама. Но посмотришь на цену — и за сердце схватишься: двадцать тысяч рублей!
— Столько стоит какой-нибудь детектив, — сказала Наталья Андреевна. — И не жалко им деньги на всякую чепуху тратить! Это можно и в библиотеке взять: прочитал и вернул, а вот стихи — это для души, их хочется перечитывать.
— Ты, наверное, до изнеможения замучивала своих учеников подобными сентенциями, — улыбнулась Софочка. — Иногда мне кажется, ты так и прожила свою жизнь как бы в двух измерениях: одна на виду у всех, а другая — только твоя собственная, тайная вторая реальность…
— Наверно, ты, как всегда, права, — ответила Наталья Андреевна.
Потому я и не ворчу на тяготы жизни, что у меня есть то, чем я понастоящему дорожу, — это ты, Петербург, тот моросящий дождь в Дубултах, затрепанный томик Ахматовой, дамы и господа с портретов Рокотова, пейзажи Левитана, музыка Чайковского…
Софочка восторженно глядела на нее, кивала, находя подтверждение и своим ощущениям от удовольствий этой жизни, и тронула Наталью Андреевну за рукав, чтобы остановить поток ее речи, но тут же как-то съежилась, потускнела и куда-то пропала.
— Извините, вы что-то спросили? — услышала Наталья Андреевна вопрос. Мужчина неопределенного возраста и с незапоминающимся лицом участливо смотрел на нее. Он сидел на том месте, где только что щебетала Софочка, благоухающая духами «Пиковая дама». Их слабый аромат еще витал в воздухе.
— Нет-нет, поспешно сказала Наталья Андреевна. — Это я вслух повторила фразу вот из этой книжки, — и она кивнула на брошюрку, которую держала в своих руках. — Забавная, знаете ли, книжечка…
