Джудит Гулд - Творящие любовь
— Ну что же вы, сестра? Возьмите сигарету в рот, поднесите спичку и вдохните в себя, когда она загорится, затем дайте ему сделать несколько затяжек.
— Хорошо, матушка. — Дрожащими пальцами сестра Мария-Тереза исполнила приказание. Когда она закуривала, ее охватил приступ кашля. Потом она поднесла сигарету к губам солдата. Тот благодарно затянулся.
Монахиня протянула пачку обратно настоятельнице.
Аббатиса покачала головой.
— Нет, оставьте себе. Когда у вас кончатся сигареты, скажите мне. У меня есть еще. Давайте по одной всем раненым, кто об этом попросит. Если только у них не повреждены легкие. — Мать-настоятельница отдала еще одну пачку и коробок спичек сестре Маддалене.
Аббатиса постояла еще минуту, разглядывая монахинь и солдата. Она понимала, что пришел час испытаний, ее вера проверяется, как никогда раньше. Все, происходящее вокруг, также пугало ее, но женщина понимала, что не может поддаться слабости. Но она так мало могла помочь, могла предоставить так мало удобств раненым. Вся ее жизнь была посвящена Богу, и через Него — человеку. Сколько она помнила себя, ее переполняла глубокая вера. В спокойные времена, куда бы ни падал ее взгляд, везде она видела Бога. Птицы, небеса, даже земля, по которой она скромно ступала. Еще будучи юной послушницей, она твердо верила, что все в руках Божьих и что Бог всегда побеждает. Но теперь женщина постарела, ее лицо высохло и сморщилось, обвислые щеки высоко подпирал чепец, обрамлявший ее лицо, белое одеяние и покрывало пропитались кровью. И сейчас ей приходила в голову святотатственная мысль, которую она пыталась прогнать прочь, что Бог потерял власть над миром и все теперь в руках дьявола.
Два санитара подошли к ней.
— Где мы можем положить ее? — спросил один из них.
У аббатисы захватило дух при виде бледной женщины, тяжело раненной и почти потерявшей сознание, лежавшей на носилках. Она сразу же узнала в Шарлотт-Энн княгиню ди Фонтанези, невестку князя Антонио и княгини Марчеллы, всегда столь щедро одаривавших монастырь. Женщина приподняла простыню, укрывавшую несчастную, и вздрогнула при виде изуродованной руки. Потом она заметила рану в боку. «Почки», — с отчаянием подумала монахиня. Машинально аббатиса опустила простыню.
Повернувшись к сестре Марии-Терезе, настоятельница сказала:
— Идите, проводите их через дортуар. Пусть они положат ее в моей комнате. В мою кровать. И не отходите от нее, сестра. — Аббатиса повернулась: — Сестра Маддалена, найдите кого-либо из докторов и отведите его наверх, чтобы он осмотрел княгиню. И поторопитесь.
Шарлотт-Энн приподняла голову всего на несколько миллиметров. Веки отяжелели, но она постаралась оглядеться сквозь опущенные ресницы. Все медленно кружилось вокруг нее в туманной дымке. Бестелесные фигуры в белом бесшумно двигались, словно в замедленном танце. Ее окружали сотни оттенков белого. Только слева от нее какой-то рубиново-красный силуэт. Приглушенные голоса словно шептали монотонные заклинания.
Белое и красное снова медленно погрузились в темноту, уступая место черной пустоте.
Шарлотт-Энн оказалась в мире белоснежного атласа и приглушенных звуков. Она принцесса, лежит на огромной мягкой кровати. Резной хрусталь сверкает, горя холодным огнем. Из-за белых драпировок двери вплывает ее принц, одетый в белый атлас, он разбудит ее поцелуем. Шарлотт-Энн умерла и проспала сто лет сказочным сном. Вот принц подходит все ближе и ближе, приближаясь, он становится выше ростом. Его лицо совсем близко. Уснувшая, умершая, Шарлотт-Энн почти ощущает его губы, которые разбудят ее. И она отвечает на поцелуй, ее губы погружаются в атласный воздух. Женщина ощущает его нежное дыхание, видит бледные ноздри, белый атласный камзол с буфами на рукавах. Но на нем почему-то мягкие атласные галифе, похожие на те, что носили фашисты, заправленные в высокие белые сапоги. Его кожа нежна, а сквозь приоткрытые губы видны сверкающие зубы. Шарлотт-Энн чувствует, как ее губы тянутся к нему, но, прежде чем принцу удается коснуться их поцелуем, он начинает исчезать так же загадочно, как и появился. И уносит с собой свою силу, способную воскресить ее. Принц удаляется, становясь все меньше, и вдруг начинает кружиться все быстрее и быстрее, пока его не затягивает водоворот белого атласного сна.
Облака и туман были желтыми и теплыми, когда Шарлотт-Энн снова пришла в себя. Ей стало легче открыть глаза, веки уже не казались такими тяжелыми, как раньше. Молодая женщина смотрела в пространство. Она смогла понять, что происходит вокруг.
Не поворачивая головы, Шарлотт-Энн огляделась. Ее глаза глубокого зеленовато-голубого цвета наполнились смешанным чувством удивления и замешательства. Ей удалось рассмотреть все плоские поверхности возле себя. Она лежала в белой коробке. Увиденное ею желтое пятно оказалось электрической лампочкой. Шарлотт-Энн находилась в коробке, где не было ничего больше, кроме гигантской лампы у нее над головой. Казалось, от нее исходит тепло.
Коробка? Она снова уставилась в пространство. «Нет, это не может быть коробкой, — мечтательно подумала она. — Это вселенная, и я плавно перемещаюсь в ней». Чуть поблескивающий потолок оказался монотонным пейзажем, перевернутым вверх дном и удаленным от нее на расстояние сотен миль. Излом реки, удерживаемый земным притяжением, проходил по долине гор. Шарлотт-Энн беззвучно вздохнула, и свет стал постепенно меркнуть в ее глазах, пока не исчез совсем.
Она медленно поднималась сквозь облака, их клочки разлетались перед ней. Подъем требовал усилий. Шарлотт-Энн не была сейчас такой сильной, какой привыкла быть. Но когда последний туман рассеялся, молодая женщина снова оказалась в комнате.
Комната была крошечной, пустой и белой. Это больше напоминало камеру, чем комнату. Каменный пол, узкую железную кровать буграми покрывал тонкий матрас, а простой деревянный стул прислонен к стене. Над изголовьем висело старое многоцветное распятие. На маленьких окошках не было занавесок. Сознание то возвращалось к ней ненадолго, то снова оставляло ее, потом опять возвращалось. Шарлотт-Энн удалось сфокусировать взгляд, и она заметила фигуру в белом, сидящую на стуле.
Казалось, эта фигура поняла, что Шарлотт-Энн проснулась. Она встала и подошла к ней. Шарлотт-Энн удивленно уставилась на нее. Фигура, казалось, плыла по воздуху, огромная и белая. Перед ней предстал прекрасный ангел.
И тут ее сознание прояснилось. Это оказался совсем не ангел. Рядом с ее кроватью стояла одетая во все белое монахиня. Только розовый цвет лица и рук да черные четки, свисающие у пояса, нарушали белизну покрывала, чепца, передника и платья Да еще пятна засохшей крови.
— Вы в безопасности, княгиня, — негромко сказала монахиня, и Шарлотт-Энн ее голос показался далеким, глухим и немного искаженным. — Теперь вам больше ничто не угрожает Доктор осмотрел вас. Мы делаем все, что можем.
Что-то показалось Шарлотт-Энн очень забавным, и ей захотелось засмеяться, но она на смогла издать ни звука. Ее глаза удивленно смотрели на монахиню Зачем это ей понадобился доктор? Она и не припомнит, когда еще так хорошо себя чувствовала. Шарлотт-Энн летит на мягком, пушистом облаке. Кругом все такое мягкое, ничто не причиняет боли Она совершенно ничего не чувствует.
— Нам не хватает лекарств, но американцы привезли еще, — объяснила монахиня. — Мы дали вам морфий.
Шарлотт-Энн как будто не слышала ее. Она помнила, что должна сказать что-то очень важное, но ее мозг затуманивало мягкое, пушистое облако. Ей было так хорошо. Всякий раз, как женщина начинала что-то вспоминать, мысль играючи уносилась прочь, и Шарлотт-Энн не удавалось сосредоточиться.
— У вас все будет хорошо, княгиня, — ободряюще улыбнулась ей монахиня и пожала ее пальцы. — Мы молились о вас, княгиня. Все наши молитвы с вами.
Шарлотт-Энн попыталась заговорить. Слова рождались у нее во рту, но с губ не слетело ни звука.
— Не молитесь обо мне, — попыталась она сказать. И тут воспоминание, все время ускользавшее от нее, неожиданно всплыло и стало очевидным. Слеза выкатилась у нее из уголка глаза. — Я… не… нуждаюсь… в ваших… молитвах… сестра. Но… я знаю… кое-кого… кто… нуждается.
21
Шарлотт-Энн неожиданно вынырнула из омута забытья.
Несмотря на постоянную боль, раскаты грома и шум льющегося дождя, она то проваливалась в сон, то просыпалась. Женщина не представляла, сколько времени она проспала. «Достаточно долго», — сообразила Шарлотт-Энн. За это время ясное небо, которое она помнила, затянула тучами сильная буря. Чуть повернув голову набок, Шарлотт-Энн смотрела на мир сквозь полуопущенные ресницы. Монахиня склонилась над ней, ее свежее розовое лицо, обрамленное белым чепцом, светилось в теплом желтом свете. Шарлотт-Энн слабо улыбнулась ей.
